Далее тон сообщений менялся, и уже 3 апреля Жером Саломон, высокопоставленный чиновник в Министерстве здравоохранения, высказался в пользу ношения маски
[46]. В конце апреля ношение маски в общественном транспорте стало условием выхода из карантина. Ученые вновь разделились на лагеря «за» и «против» ношения масок здоровыми людьми. Несмотря на неутихающие споры, в середине лета ношение маски стало правилом в помещениях.
Отсутствие согласия в научном сообществе и единого фронта по организации процесса лечения стали самой большой сложностью. Обыватели, до этого далекие от медицины, начинали задаваться вопросом: почему одни ученые оскорбляют других с экранов телевизора? Почему в престижном мировом журнале «The Lancet» была допущена фальсифицированная статья, на основании которой медики по всему миру приняли решения, оказывающие прямое влияние на процедуру лечения?
[47]
Конечно, мы все понимали, что эта болезнь новая. И по более известным темам есть несогласие. Однако дебаты во Франции оказались насквозь пропитаны эмоциями, явлением, неприемлемым в науке. Поэтому в очень скором времени лично мы с мужем выключили телевизор и перестали следить за новостными сводками.
Вновь стала актуальной больная тема сокращения трат на здравоохранение и уменьшение количества коек в госпиталях
[48]. Это уже было толчком не к одной забастовке и манифестациям персонала до 2020 года. Также вопросы вызвали разные цифры по показателям летальности во Франции и ее соседке Германии
[49].
Особо драматическим сюжетом стала ситуация в домах престарелых, где показатели смертности превышали в разы национальные. Старики жили в условиях полного заточения без возможности выйти на улицу
[50]. Двери комнат были закрыты на ключ.
Пока все эти вопросы мучили головы французов, жизнь шла своим чередом. На улице словно назло стояла исключительно хорошая погода. Социальные сети разрывались от челленджей на всевозможные темы, по другую сторону фронта нагрузка постепенно начинала спадать. И в мою жизнь ворвалось событие, которое еще два месяца назад я бы не смогла назвать позитивным. У меня сломался брекет. О, чудо! Моя ортодонт работала. Так у меня появился пропуск в дивный мир пустого Парижа.
Был теплый весенний день. Уже начали цвести каштаны. Площадь перед церковью Сен-Сюльпис купалась в ярком солнечном свете. На ней хозяйничали бомжи. Тогда они были «повелителями» города. Находящийся по соседству Люксембургский сад был закрыт. К сожалению, я не знаю, какими причинами диктовалось закрытие парков. Позже этот сюжет стал полем битвы между префектом и мэром Парижа.
Я прошла по пустому городу от вокзала Монпарнас до моста Мари. Моя дорога лежала через остров Сите и старые улочки Сен-Жермен. Ноги сами несли меня. Какое удовольствие может принести простая прогулка в солнечный день! На случай встречи с полицейскими у меня была записка от врача о назначении. Но ни один патруль не попался на пути. Тогда в начале мая Франция шла к выходу из карантина.
Первые дни после его отмены напоминали национальный праздник. Набережные Сены были полны. Рестораны все еще были закрыты, и многие принесли с собой еду и вино. Дни тогда еще были холодные, и пронизывающий ветер гулял вдоль реки. Но людей не смущали ни холод, ни сидение на асфальте, они отмечали заново обретенную свободу.
Постепенно меры стали смягчаться. В июне сняли ограничения по перемещениям и открыли рестораны. Госпитали тоже вздохнули и стали возвращаться к плановым операциям и процедурам, отложенным на момент эпидемического пика. Система здравоохранения занималась подсчетом прямых и косвенных жертв. Подсчет был горьким. Помимо общей смертности речь шла также о тех, кто не смог получить плановый уход.
В интервью каналу CNEWS французский реаниматолог Луи Фуше высказался против жестких карантинных мер
[51]. Это выступление было резонансным. Нежелательные санитарные последствия, социальные, экономические перевешивали пользу. Например, во время первого карантина люди, у которых болело сердце, боялись или не могли попасть к медикам. Что в дальнейшем приводило к инфарктам. То же самое относилось к раковым болезням. «Мы видим запущенные случаи, которые мы не видели 30 лет. И в конечном итоге это перевесит смертность от ковида». Также он высказался об ухудшении когнитивных возможностей у пожилых людей из-за отсутствия общения. Похожие вещи наблюдались и в детских садах.
В августе вновь стали возвращаться ограничительные меры. Сначала речь шла о ношении масок в центральных районах городов, затем эта мера распространилась практически на все мегаполисы Франции. Пострадавшим сферам, таким как туризм и культура, продолжала поступать ежемесячная помощь.
Если до осени-2020 правительство всеми силами заверяло о невозможном втором локдауне, то в октябре все изменилось. Франция начала программу массового тестирования, и каждый день количество случаев росло и превышало тысячи.
Опустим вопрос точности тестов и оставим его компетентным людям
[52]. Цифры шокировали даже самые пессимистичные прогнозы. Вновь медики разделились на два лагеря. Один лагерь говорил о росте случаев коронавируса, но не смертности, другие держались более тревожных настроений. В конце октября Франция вновь пришла ко второму локдауну.
Французы могли бы простить первый карантин, но психологически вступить во второй, когда рейтинг доверия к правительству и научным организациям упал по сравнению с мартом, было сложно. Чувствовалось, что люди устали. Что гораздо больше, чем вирус, теперь их волнует вопрос, как выстраивать свою жизнь дальше, как выживать в ограничительных мерах. И, самое главное, к чему мы идем?
В Национальной ассамблее разразились дебаты осенью 2020 года, когда речь зашла о продлении чрезвычайного санитарного положения. Один из депутатов Николя Дюпон-Эньян, кандидат в президенты Франции в 2017 году, призвал в буквальном смысле противостоять, по его мнению, контрпродуктивным и нелогичным действиям правительства
[53].
