Впрочем, и того, что я наскреб, оказалось недостаточно для того, чтобы обратиться в суд. Но Матвеев сегодня встал на мою сторону, а его имя и связи заставили Федорова сдаться, пусть и далеко не сразу.
В итоге все вышло даже лучше, чем я планировал. Уже подписанное нотариусом заявление лежит в налоговой, и обратного хода ему нет. Федоров лишился всех своих прав. Вряд ли он будет тягаться с такими людьми, как Матвеев и Скворцов, а я просто послужил катализатором, вызвав нужную нам реакцию.
По хрусткому снегу до машины, всего с десяток шагов. Холод обжигает непокрытую голову, жжет щеки.
Салон уже успел прогреться, и ощущая его тепло, я выдыхаю.
Блядь, неужели все? Напряжение, незримое давившеее на меня последние месяцы, в прошлом.
Звонит телефон, смотрю на неизвестный номер и отвечаю:
— Алле, — а в ответ слышу голос Олега, который от перевозбуждения глотает последние буквы в словах:
— Дуб, че происходит-то? Че случилось? Телефон вернули, обращаться начали вежливо. Ты кого там подмазал?
— Джоконда ты, Олег, — улыбаюсь в трубку, — выпустят тебя скоро.
— Нажрусь, как скотина, — хмыкает мой друг и добавляет, — и натрахаюсь.
И мы ржем, как два идиота.
Влади снова сидит в коридоре.
Я захожу домой, и она срывается, бросается мне на шею. Обнимаю ее, шумно втягивая воздух. Чувствую, как быстро-быстро стучит ее сердце, ударяясь в меня где-то на уровне живота.
Днем я видел, как тяжело Сашке дается этот спектакль, и теперь пытаюсь понять, как она вообще жила раньше? Вся обнаженная в своих эмоциях, нервная, переживающая за меня куда больше, чем за саму себя. Это читается в ее чуть подрагивающих ресницах, в искусанных пальцах, в нервном румянце, растекающемся по щеке.
От маски стервы, которой я ее наделил, не остается ничего: за выдуманным мной образом скрывается другой человек. Ранимый и одинокий даже в окружении друзей и родственников.
И единственное, чего я хочу, чтобы Сашка стала спокойнее. Чтобы стерлось вечная печать беспокойства, давно прописавшаяся на ее лице.
Я знаю, как тяжело ей далась смерть Кирилла. Знаю, через что пришлось пройти Сашке, когда она пыталась откачать своего мужа,а позже узнала о его изменах.
Я понимаю ее.
Понимаю, почему она боится потерять меня, уже испытав однажды это горькое чувство.
— Теперь все?
— Теперь все, — и увлекаю за собой в спальню.
Сегодняшняя наша ночь отличается от прежних: мы любим друга неторопливо, медленно. Я нависаю сверху над Сашкой, опираясь на локти, двигаясь в ней. Она прикусывает нижнюю губу с края, закрывает глаза, и все время держится за меня, не отпуская.
Языком касаюсь ее соска, втягивая его в рот и чуть прикусывая, заставляя Сашку стонать. И без того тяжелая грудь сегодня кажется еще полнее, и я рукой сжимаю вторую, ощущая тугой бугорок соска под ладонями.
В ней мне нравится абсолютно все: каждый изгиб, каждая линия тела.
Тугие мышцы, обхватывающие меня внутри нее.
То, как она двигается навстречу, выгибаясь в спине, не сдерживая вырывающихся звуков.
Насколько сильно Влади умеет переживать, настолько же сильно отдается, охватываемая страстью, обнаженная не только физически, но и душой.
— Я люблю тебя, — шепчет вдруг она, еще сильнее сжимая свои пальцы на моих плечах, — люблю.
И от этого признания ток пробегает по мне сверху вниз, теряясь там, где мы соединяемся телам.
— И я тебя, — признание так легко слетает с языка, будто только и ждало подходящего момента.
Столько лет, Сашка, столько лет.
Как долбанный черноволосый профессор из Гарри Поттера.
Глава 43. Илья
Две недели, оставшиеся до Нового года, пролетают в одно мгновение.
Я почти не бываю дома, урывками проваливаясь в сон; работы перед праздниками слишком много, а с уходом Федорова основная часть его обязанностей падает на меня.
Нужны люди, толковые, и Катя каждый день долбит эйчаров, чтобы те нашли нам еще управленцев, которым я мог бы доверять. Честно говоря, таких людей почти не бывает, и я требую чего-то сверхъестественного, но другого выбора нет.
Олега выпускают быстро, и я самолично еду встречать Суворова к отделению.
Не сразу узнаю своего друга: заключение явно не идет ему на пользу. Весь обросший, с щетиной, покрывающей рябое лицо, он курит одну за другой на крыльце.
— Братан, — бросается ко мне, хлопая по плечу крепко, — блядь, какое счастье свалить нахер из этого СИЗО. Давай быстрей, жрать хочу.
Я улыбаюсь, выруливая на дорогу.
— Может, вначале домой? Воняешь псиной.
— Иди ты нахер, Поддубный.
— Была у меня мысль закинуть тебя на пару месяцев в черный список, чтобы не доставал, теперь, видимо придется.
— Ну ты мудак, Дуб, — и смеясь, бьет меня в плечо.
С его появлением становится легче, но домой я все равно возвращаюсь в лучшем случае в одиннадцать, сминаю Сашку и падаю в кровать. Чаще всего мы созваниваемся с ней по телефону, а вечером сил на разговоры почти не остается.
Она обосновывается у меня, как и обещала, заполняя своими вещами ванную комнату, спальню, кухню. И мне кажется, будто в квартиру пустили жизнь.
С Алиной все казалось иначе: слишком красиво, даже искусственно, словно снимок для инстаграма или картинка с пинтереста, за которой нет ничего.
Я встречаюсь с ней случайно, в двадцатых числах декабря, обедая в одной из кафешек торгового центра.
Сижу, уткнувшись в телефон, и не сразу понимаю, кто занимает соседнее место напротив меня. Отрываюсь от еды и мысленно чертыхаюсь.
— Привет, Поддубный, — я киваю в ответ, делая большой глоток чая. Времени до следующей встречи всего ничего, и сорвать ее я не могу. Там не только мои интересы, но и Матвеева, с недавних пор активно интересующегося делами нашей фирмы.
— Здравствуй.
Она выглядит хорошо, даже слишком. Темные волосы стали еще чернее, длинные ресницы, искусно накрашенные глаза. В вырезе блузки откровенно виднеется линия между грудей, но это зрелище оставляет меня равнодушным. Неитересно.
— Как дела?
— Хорошо.
Протираю рот салфеткой, откладывая ее в сторону, и тянусь нажать на кнопку вызова официанта.
— Столько общего у нас с тобой было, а теперь и поговорить не о чем, да, Илья?
Ну бля.
Что я на такое должен отвечать?
— Алин, мне нужно идти. Извини меня, — добавляю, — за все. Просто будь счастлива с тем, кто это действительно оценит.
