— Охренительно.
Месяц остался до общего собрания учредителей. Я вижу, как периодически к нам заглядывают люди из «УютСервиса», скрываясь в его кабинете. И за две недели отсутствия Николая Алексеевича градус напряжения падает, поэтому я совсем не рад видеть его здесь.
— Да, тебе здесь хорошо. А вот Олегу не очень. Может, не стоит ждать собрания, решим вопрос миром, заранее?
— Не понимаю, о чем ты.
Федоров снимает очки и смотрит на меня. Жестко, демонстрируя, что игры кончились:
— Илья, если тебе дорог твой друг, лучше согласись.
— А Кирилла ты чем шантажировал, чтобы он согласился?
Выпаливаю, совсем не думая о последствиях. В конце концов, он не единственный человек в этой компании, и не ему решать, что лучше для нашей фирмы.
— Не будем ссориться. Ты умный мальчик, и поймешь, почему я предлагаю такое решение.
Он уходит, оставляя меня одного, а я пялюсь в стену. Федоров пытается лишить нас всех выбра, и это дико бесит. Старик не вправе принимать решение в одиночку, какой бы ни была ситуация вокруг,и уж тем более — шантажировать свободой Олега.
Наша фирма выплывет и без посторонних.
Именно на эту тему почти полгода назад я ехал поговорить с Кириллом Самойловым. Тогда мне казалось, что разговоры о слиянии идут с его стороны, что ему нравится эта идея, которая ни за чтобы не прижилась при моем отце.
На работе нам не удавалось поговорить с ним, и поэтому мы договорились встретиться в будущем офисе, чтобы не тянуть с разговором.
Я плохо помню тот день: ничего особенного с утра не происходило. Я мирно общался с Самойловым, никаких криков, скандалов — наши взгляды на эту тему сходились.
— Я рад, Илья, что мы на одной волне.
И все, а дальше я уехал, навстречу мне попалась Влади, а к вечеру Сержаков позвонил сказать, что Самойлов умер.
И, кажется, я был последним, кто видел его живым — именно так все и считали. При мысли об этом что-то скребет неприятно внутри, но я не могу уловить, что смущает меня.
Мог ли успеть Федоров увидеться с ним после меня, до приезда Влади?
Глава 33. Александра
Следующие месяцы проходят для меня незаметно.
Я помогаю маме до тех пор, пока Лизу не выписывают. Домой ее везут без моего участия, — сестра по-прежнему не горит желанием со мной общаться, да и я тоже.
Когда придет время, ей не удастся избежать разговора, — но не сейчас.
Мне и самой многое нужно обдумать.
Я меняю четыре стены своей квартиры на родительскую дачу. В этом году мама практически ею не занимается, не находя время ездить сюда.
Старый дом кажется чужим: после свадьбы я практически не приезжала сюда. Внутри пахнет сыростью и пылью; открываю окна и двери, поднимаюсь наверх по скрипучей лестнице, в свою комнату. Все те же постеры, выцветшие за долгие годы. Наталья Орейро, «Бригада», Джастин Тимберлейк, календарь за двухтысячный год. Как давно это было…
Ложусь на застеленную кровать, закидывая руки за голову и вспоминаю, как училась ездить здесь на велосипеде, ходила купаться на речку. Как влюбилась в Кирилла и подглядывала за ним из окна, прячась от родительского взгляда.
Первые два дня выгребаю мусор, оставшийся с прошлого года, сушу на улице подушки и одеяло, мою полы, варю суп. Несмотря на количество работы, сил становиться только больше, - сил и желания жить, менять что-то вокруг себя.
Теперь я могу хоть целыми днями размышлять о том, как выглядит мое поведение со стороны и о полном неумении разбираться со своей жизнью.
О том, что мама права: я всегда пряталась за кем-то сильным, позволяя вести за собой, и максимум, на что хватило однажды моей решительности, так это соблазнить взрослого мужчину.
По ночам , когда я пялюсь в потолок, дом оживает. Вздыхают в такт моим мыслям ступеньки, шуршит утеплителем под самой крышей мышь, но мне не страшно.
Здесь спокойно, чтобы я ни делала.
Почти каждый день звонит мама, вместе с ней — Катька. Все наши разговоры с ней сводятся к работе, и как я не пытаюсь прекратить это, но имя Поддубного всплывает при любом удобном случае.
Я знаю, что Олега взяли под стражу, что продажи не идут, доходы падают. Что на днях недовольные дольщики «Палладиума» устраивали общее собрание, и Илья обещал им, что дом все равно сдадут раньше срока.
— Кать, хватит о нем, — прошу мягко. Неожиданно, но она становится ярой фанаткой Поддубного.
Разговоры о нем цепляют что-то в сердце, а я и сама не могу до конца понять, что к нему испытываю. Эти ощущения заставляют сгорать со стыда, — Кирилл умер не так давно, и я все еще должна горевать о нем, а думаю о другом мужчине. Не просто думаю: Поддубный часто снится мне, и то, чем мы занимаемся с ним в моих сновидениях, заставляет краснеть от воспоминаний.
Но нам обоим лучше быть подальше друг от друга.
Еще одним спасением становятся книги: я скачиваю в телефон несколько сотен, и читаю везде, где могу: на веранде дома в дождливую погоду, на пляже — в солнечную, в кровати перед сном и по утрам за завтраком.
Частенько ко мне приезжает Митя: жалуется, что с мамой тяжелее день ото дня, и, когда мы все получим наследство, он возьмет себе отдельную квартиру. Я поддерживаю его, а он — меня. За чашкой травяного легче притворяться и ему, и мне, что все по-старому и все нормально.
Так проходит время до середины октября, когда в доме становится холодно ночевать, а переносная батарея и ватное одеяло уже не спасают. Я с сожалением собираю вещи, прощаясь с дачей, точно навсегда. Выключаю везде свет и еду домой, в привычную тишину.
В конце ноября, когда я возвращаюсь из магазина, на лестничной площадке встречаю Лизу. Видеть ее здесь странно, и мы замираем, забывая поздороваться. Смотрю на нее, узнавая и не узнавая одновременно.
Сестра еще худее, чем я ее помню, темные волосы отросли, появилась челка. Несколько серебристых ниток в прядях — седина, которой раньше не видела.
— Пустишь? Давно тебя жду.
Поворачиваю несколько раз ключом в замочной скважине, захожу первой. Лиза следом, оглядываясь: здесь она еще не была. Снимает не по погоде теплые сапоги, определяя их на полку, оглядывается в поисках тапочек.
— Полы теплые, мы… я босиком хожу.
Пока она моет руки, раскладываю покупки, определяя часть в шкаф, часть в холодильник. Включаю чайник, насыпаю конфеты в вазу. Помню, что старшая — сладкоежка, поэтому достаю сахар.
Лиза садится напротив меня, пряча руки без маникюра под стол и стараясь не смотреть мне в глаза. Молчание между нами глубокое, затяжное, даже враждебное.
— Как здоровье?
— Терпимо. Таблеток стало больше.
