— Как мама? — спрашиваю скорее из вежливости.
— На телефоне, — чуть улыбаясь краешками губ, отвечает Митя.
— Ты ездишь к ней?
— Не хочу.
Бывшая жена Кирилла, Ульяна, создание, на мой взгляд нелепое и неприспособленное к жизни, — возможно, даже больше, чем ее сын. После развода ей удалось сохранить хорошие отношения с Кириллом, — на протяжении долгих лет он содержал их обоих, чувствуя себя виноватым — за то, что не смог больше жить с Ульяной, что не нашел сил сделать Митю настоящим мужчиной. «Я откупаюсь от своих ошибок», — говорил муж, прекрасно понимая, что старается компенсировать деньгами то, что можно было бы исправить вниманием.
Но если не их развод, наших отношений бы не было. Нет худа без добра.
— Что будет дальше, Саня? — Митя смотрит на меня, точно ребенок, ожидающий, будто я смогу решить все проблемы разом: и его, и свои.
— Не знаю, — мотаю головой, так сильно, что из собранных в пучок волос выпадают пряди, падая мне на лицо.
— Я скучаю по нему, — он наклоняется вперед и прячет в руках лицо, а я глажу его по спине, чувствуя, как вибрируют под моей ладонью позвонки от сдерживаемых рыданий, что рвутся в мужские ладони с длинными, тонкими пальцами.
— И я, Митя, и я, — задираю голову вверх, сдерживая слезы, и прошу у Бога помощи. «Помоги мне пережить все это, Боже, помоги».
Глава 2. Александра
В доме я не задерживаюсь: запихиваю бумаги в большой пакет из продуктового магазина, машу на прощание Мите, и бегу, забывая, зачем приезжала сюда. Мне нужно пережить встречу с матерью, выслушать заново одни и те же слова, сказанные в каждую нашу встречу, а потом еще один долгий пустой день — выходной. В понедельник будет легче, в понедельник я снова увижу хоть немного смысла в собственной жизни.
Родительская квартира расположена в центре, недалеко от государственного университета. Долго ищу, где припарковаться в узком дворе, оставляю машину почти под окнами, и поднимаюсь на третий. Старый, отреставрированный снаружи дом напоминает мне родителей — такой же интеллигентный, подтянутый, молодящийся.
Мама встречает меня, открывая дверь за мгновение до того, как я постучусь — у нее словно включен радар, настроенный на мою волну. Она пропускает меня внутрь, и я вдыхаю аромат духов «Клима», которым она неизменна всю свою жизнь. Темное платье обтягивает ее высокую фигуру с пышной грудью: мама ростом под метр восемьдесят, крупная, но без лишнего веса, и такая строгая — как и положено быть профессору экономических наук.
Она обнимает меня, прижимая крепко, и я по-прежнему ощущаю себя маленькой, упираясь щекой в вырез ее платья и стараясь не испачкать бальзамом для губ темную ткань.
— Ты совсем высохла, дочка, — оглядывая меня, печально качает головой мама, — он испил тебя до дна.
— Прекрати, — одергиваю я, отправляясь мыть руки, — о покойниках только хорошее.
Мать поджимает губы, но молчит: она не верит ни в бога, ни в приметы, но понимает, когда лучше остановиться.
Закрываю дверь ванны за собой, чтобы умыться в тишине. Отец не любит, когда к нему прямо так, с улицы: знакомый с детства ритуал, когда я мыла руки — быстрее-быстрее, чтобы побежать к нему и обнять, а он проверял и если понимал, что я обходилась без мыла — отправлял обратно.
Натираю ладони до пушистой пены, долго смываю ее, не заглядывая в зеркало. Вытираюсь и иду в зал, где за большим обеденным столом сидит отец. Перед ним ноутбук с надкусанным яблоком на обратной стороне крышки — подарок Кирилла. Не хотел принимать, ворчал и ругался, но все же сдался. Я подхожу, обнимая его сзади, и утыкаюсь в папину макушку.
— Привет, Саша, — он хлопает ладонью по моей руке, и я сажусь рядом, подпирая щеку и заглядывая в открытый файл, — ничего интересного, извини, — и разводит руками.
— Сейчас будем чай пить, уже заварился, — мама заходит в комнату, поправляя в очередной раз свое платье — она считает его домашним, когда другие в нем ходили бы в театр. Аккуратно подведенные глаза, губы, подкрашенные неяркой, матовой помадой — даже в свои шестьдесят мама нравится мужчинам. Я машинально провожу рукой по волосам, пытаясь привести в порядок растрепанную прическу, но тут же сдаюсь, понимая всю бесполезность своих действий.
— Эдуард, убирай все со стола. Сашенька, помоги накрыть.
Я послушно встаю, отправляясь за мамой, беру поднос, на котором лежат три пары тонких, фарфоровых чашек и маленький чайник. Весь набор темно-синего цвета, с золотой росписью на пузатых боках. Когда-то он был на двенадцать персон, но осталось только четыре — по количеству членов нашей семьи. «Хорошо, что Лизы нет».
— Жалко, что Лизы нет, — замечает мама, а я вздрагиваю. Точно, ее радар улавливает каждый оттенок моих мыслей, правда, читает их наоборот.
На большой тарелке — песочный пирог с садовыми ягодами. Папа разрезает его тонкими кусками и накладывает лопаткой каждому в тарелку. Я мешаю чай, бряцая ложкой по тонким, почти прозрачным стенкам, пока мама не шикает на меня.
— Рассказывай, как у тебя дела? — она садится напротив, и замирает, чинно складывая руки на коленях. Папа тихо дует на чай, отпивая его маленькими глотками.
— Все хорошо, — привычно отвечаю я. Есть не хочется, а под сверлящими родительскими взглядами — тем более.
Они словно ждут, что я разрыдаюсь, бросаясь на пол, и расскажу, как плохо жила все эти годы с Кириллом. Но у меня нет ничего за душой, что подтвердило бы их мнение о том, будто мой муж — неподходящий выбор. Хотя, и отец, и мать знают его как никто другой.
— Ты всегда можешь перебраться к нам обратно, — замечает отец.
— Пап, мне хорошо в своей квартире.
— Тебя еще не выселяет Ульяна? — немного нервно, передергивая плечами, словно заметив гадкого червяка в своем куске пирога, интересуется мама. У нее аллергия на бывшую жену Кирилла, и одно только ее имя вызывает у матери отвращение.
— Это моя квартира, никто не может выселить ее из меня. У Ульяны и Мити нет такой цели.
— У Мити вообще нет никаких целей…
— Как у Лизы, — перебиваю жестко, так, чтобы отбить охоту говорить о семье моего мужа. Мать бледнеет, резко переставая дышать, точно пощечину получила, и сверлит, сверлит меня своими темными глазами. Я вижу, как раздуваются крылья ее тонкого носа, когда она пытается совладать со своим дыханием и не заявить мне что-то резкое в ответ.
— Я думаю, это неравнозначное сравнение, — осторожно произносит папа, и я, наконец, отвожу взгляд от мамы.
— Я тоже так думаю, — интонацией выделяю слова, чувствуя, как закипает злость.
— Настя, пирог удался, — неумело переводит разговор отец, пробуя угощение. Он всегда так — суровый, когда один-на-один с нами, но стоит выйти на поле боя матери, как сглаживать приходится уже ее колкий характер, — ешь, Саня.
