«Красотка!»
«И сиськи огонь!»
«Детка, ты супер!»
Иван звонит ближе к семи:
— Через пять минут спускайся, поедем в отделение, попробуем портрет составить.
— Я же не видела ничего, — удивляюсь, — у него маска на лице была.
— Глаза, губы — все сгодится. Потом поговорим.
Я натягиваю спешно обновки, думая, как Ваня удивится, увидев меня в таком обличии, и подвожу глаза и губы. Из зеркала на меня смотрит незнакомая женщина, и если бы не волосы, то я бы могла назвать ее очень красивой. Сквозь блузку проглядывает кружево лифчика, и я улыбаюсь.
Ваня сигналит во дворе, привлекая мое внимание — и всех соседей. Когда я выхожу к нему, он смолит сигарету, ругаясь по телефону, и не сразу замечает мой новый образ.
— Анька, — Доронин бросает окурок под ноги, подходя ко мне. Мы замираем напротив друг друга, я с лукавой улыбкой на устах, довольная произведенным эффектом. — Ты очень красивая.
Я очень хочу поцеловать его, но понимаю, что возле подъезда, на глазах любопытных делать этого он не станет.
— Садись, — Ваня открывает передо мной дверь, и, когда я прохожу мимо, незаметным движением гладит меня по животу, проводя ладонью вниз. От теплого прикосновения все внутри начинает трепетать, и мне очень хочется повторения того, что мы делали утром. Прямо здесь и сейчас.
— Узнал что-нибудь новое? — интересуюсь чуть охрипшим голосом, когда мы отъезжаем.
— Ничего, — в интонациях сквозит недовольство. — Даже отпечатков обуви не нашли.
Я не удивляюсь, хотя, все же, призрачные крупицы надежды не покидают до последнего. Однажды он должен подставиться, так почему не в этот раз?
— А что с девушкой?
— Тебе в подробностях? — видно, что ему хочется сорвать на ком-то злость.
— Нет, можешь приберечь себе. Личность не выявили?
— Выявили. Она, кстати, лежала в той же больнице, что и ты, и буквально на днях родители вытащили ее оттуда. Столько лет бились, — он горько усмехается, качая головой, а я чувствую, как темнеет перед глазами мир. Я протягиваю руку, касаясь плеча Доронина, и сжимаю, чтобы чувствовать живое тепло рядом.
— Ваня, — говорю, а сама боюсь произносить следующую фразу, — ее не Лиля Романцева зовут?
Доронин поворачивается ко мне, и я понимаю, что угадала.
Солнце. Тонкая, почти эфирная девушка, родители которой подали документы в Страсбургский суд, увидев, что с ней сделали врачи. Сколько ночей мы провели, тихонько перешептываясь между собой, сколько секретов мне поведала она. И теперь какой-то псих подвесил ее, словно тушу для разделки. Солнце больше нет.
— Аня, — на светофоре Иван кладет руку мне на ногу, и все, о чем я могу думать, несмотря на новость о Лиле, — как приятны и волнительны его прикосновения. — Он точно был там?
— Что? — не сразу понимаю, о чем собеседник спрашивает меня. — Ты шутить? Конечно! А синяки на шее я выдумала? Постой… Ты думаешь, что это я Солнце убила?
От гнева становится жарко, я чувствую, как краснеет лицо. Очень хочется запустить чем-нибудь в товарища начальника. Опять двадцать пять! Как же выходит, что уже два убийства связаны со мной?
— Нет, — честно признается Ваня, — у тебя бы сил не хватить сотворить с ней такое.
— Ну спасибо, — возмущенно я отворачиваюсь от него. Как будто кто-то нарочно пытается вбить клин между нами, заставляя подозревать друг друга. Но есть еще малюсенький процент того, что Иван и сам замешан в этом деле, успешно сваливая вину на меня. Морфо дидиус в бардачке, обездвиженная снимком, кажется мне живой душой, спрятанной в черном ящике. Да и сам Доронин — что я знаю о нем, о его брате? По факту, ничего, кроме той истории, которую он поведал мне.
— Возможно, вы знакомы, — наконец, произносит полицейский. — Эта мысль не дает мне покоя. Подумай хорошенько, Аня. Он идет по твоим следам.
— Очень странно убийца это делает. Алла Николаевна мучила нас, а Солнце была хорошей девочкой, только запутавшейся. Я старалась не сближаться с ней, но и зла не желала. Если бы он убивал только врагом или только друзей…
— Да, два трупа еще не дают системы.
Я вздрагиваю, понимаю, что и третий может быть связан со мной. Добавить больше нечего: сколько я не гадаю, могу ли знать убийцу, легче от этого не становится. Я пытаюсь мыслить как убийца, решая, кто мог бы стать следующей жертвой, но сама идея настолько пугает меня и шептунов, что я останавливаюсь.
«Странно все это».
«Ну и кашу же ты заварила».
«Вляпались так вляпались».
Комментаторы в голове постепенно оживают, но я не тороплюсь допрашивать их снова, пока они не сбежали повторно.
Мы доезжаем до здания МВД, поднимаемся через пропускную на второй этаж. Мимо пробегает Толик, и я едва узнаю его в форме.
— А ты почему не в костюме?
— Не на параде, — коротко отчитывается Иван, толкая дверь в один из кабинетов. — Лех, давай, фоторобот попробуем сделать, — обращается он к парню, сидящему за компьютером.
— Хорошо, Иван Владимирович. Садитесь, — молодой человек кивает мне на стул, а после начинается долгая процедура. Если до входа сюда мне казалось, что я на всю жизнь запомнила глаза и губы, то теперь, глядя в разнообразие предложенных вариантов, теряюсь. Шептуны спорят, перебивая друг друга, но с памятью у них дела обстоят еще хуже, чем у меня.
Спустя тридцать девять минут я поднимаюсь из-за стола, вся взмокшая, перенапряженная, с болящими от усталости глазами. Доронин заходит в кабинет, внимательно разглядывая портрет.
— Похож? — интересуется у меня, но я махаю рукой: все расплывается, и образ маньяка вовсе становится нечетким, зыбким.
— Скорее на Вас, Иван Владимирович, — хихикает Леха, но тут же принимает серьезный вид, когда Ваня рычит:
— Охренел, что ли?
Я надавливаю на закрытые веки, будто пытаясь расслабить глаза, и снова смотрю на фоторобот.
В чертах лица незнакомца действительно можно угадать Доронина. Точнее, обоих братьев.
— Похоже, эксперимент не удался, — заявляет Иван, — пошли.
И я иду следом, размышляя, насколько сильны мои мысли заняты полицейским, что все вокруг приобретают его черты, нарочно или нет.
Он проводит меня в свой кабинет, наливает кофе и пододвигает вазочку с печеньями.
— Получилось похоже? — интересуется он, а я пожимаю плечами, ни в чем уже не уверенная.
— Вань, я домой хочу. На улице темнеет уже.
— Посиди еще немного, и я тебя отвезу.
— А ты останешься?
— Посмотрим, — уходит он от ответа.
