На пару мгновений я теряю нить их разговора, и в ужасе замираю, когда возле меня оказывается Яна; она порывисто дергает на себя пиджак супруга, вытряхивая меня из кокона безопасности. Я вижу, как девушка замахивается, пытаясь ударить, и закрываюсь в испуге, боясь испытать боль.
— ЯНА! — в голосе Ивана гроза и раскаты грома; я замираю, прикрывая голову и лицо руками, мечтая заползти за лавку, в кусты, в любой темный угол. — Ты одурела?
Я открываю глаза.
Надо мной по-прежнему возвышается жена подполковника; грудь ее в вырезе платья тяжело и порывисто вздымается, будто после забега на большую дистанцию; Иван сверкает глазами, держа ее за запястье и не давая двинуться в мою сторону. Таким злым я вижу его впервые.
Лицо Петра теперь полностью скрывается в тени, и я не вижу ничего, кроме сверкающего стального браслета часов, на котором и концентрируюсь.
— Ваня, ну как ты мог? Вот так — со мной? — в какой-то момент злость оставляет Яну; она вся сдувается, теряя запал. Ваня притягивает ее к себе, и муж с женой соединяются в одно, единое целое. Я тихо сползаю с лавки, оставляя на ней чужой пиджак, чужую семью, в которую так бессовестно влезала, и продираюсь сквозь кусты. Так будет лучше, меня там не должно быть.
…Меня вообще нигде не должно быть…
…Всем было бы проще, если я не родилась на свет…
…Или не оправилась после сульфозина, превратившись в овощ…
…Тогда бы мне не было так больно, как сейчас…
Я бегу, решаясь спрятаться в квартире. Джип Ивана по-прежнему стоит на том же месте, но я избегаю смотреть в его сторону, словно и он относится ко мне с таким же презрением, как и его хозяева.
— Ты чё, привидение увидела?
Я почти врезаюсь в Кирилла, выходящего из своей двери. Он защелкивает замок, с любопытством оглядывая меня, будто и не замечает двух мокрых дорожек, текущих по щекам, — или делая вид, что все в порядке.
— Почти, — еле слышно отвечаю, пытаясь пройти мимо, но Кирилл явно настроен на разговор.
— Как там погода? Так не замерзну, а? — сосед показывает на футболку и джинсы, будто красуясь.
«Павлин!»
«Чего он пристал, а?»
«Толкни и иди домой!»
— Кирилл, мне надо…
Я не в состоянии придумать, что мне нужно, поэтому просто протискиваюсь мимо, взлетая по лестнице на свой этаж.
— Эй, соседка! Заходи, если чё, — кричит в след Кирилл, а потом спускается, напевая незнакомую мелодию.
Я едва попадаю ключами в замочную скважину, роняя связку трижды, прежде чем дверь открывается.
Захлопываю ее за собой и прижимаюсь спиной, скатываясь вниз.
Теперь уже можно не сдерживать рыданий, и я утыкаюсь в дверной коврик, плача навзрыд. Непозволительная глупость — считать, что счастье стало вдруг доступнее. Я ощущаю, как болит отвергнутая душа, и не могу успокоиться. Изо рта вырываются бессвязные крики, дыхания уже не хватает.
В какой-то момент, задыхаясь, я впадаю в полубредовое состояние. Шатаясь, добираюсь до кухни, пью воду из крана, набирая в пригоршню одной рукой.
«Кровь, пусти кровь, станет легче»
Я хватаю острый нож и начинаю водить лезвием по коже рук, оставляя тонкие порезы, и начиная потихоньку ощущать себя живой. Боль физическая разбавляет сердечную, отрезвляя, и я благодарю радующиеся голоса, наблюдая, как стекают на пол по капле красные точки.
— Так вот как душа плачет.
«Сегодня, сегодня, совсем скоро!», — вдруг оживает четвертый голос. Так резко, что я роняю из рук окровавленный нож. Смотрю на него в непонимании, а шептун все говорит и говорит, торопит, гонит меня из дома прочь.
«Быстрее, беги, ты там нужна, некогда ждать!», — подгоняет голос, и я верю ему. Обуваюсь, накидываю рубашку на футболку, и выбегаю в летнюю ночь.
Голос не задает конечной точки, он только направляет: налево-направо-направо, поверни, спустись в переход, быстрее, беги! Все кажется похожим на бред: такого еще не было, чтобы я неслась в неведомые дали, влекомая одним из шептунов. А может ли он отправить меня туда, откуда я не смогу выбраться?
«Не бойся».
«Мы рядом будем».
«Она тебя в обиду не даст».
«Она?», — удивляюсь я и слышу обиженное
«Мы тут все девочки!»
«Не отвлекайся, не забывайся, иди, беги!»
И я иду, и бегу.
Сколько длится забег, — не помню. На улице совсем темно, заплаканные глаза пощипывает соль от слез, и я уже давно сошла с главных, ярко освещенных улиц, пробираясь сквозь неясные, давно заброшенные промышленные строения.
«Куда ж ты ведешь меня, а?» — интересуюсь у четвертого голоса, но она только диктует свое, не обращая внимания на вопросы, будто я общаюсь с бездушным навигатором.
«Скоро, скоро, потерпи».
Впереди показывается заборчик, позади которого светлеют не то столбы, не то…
Памятники, понимаю я. Кладбищенская ограда, темно, ночь. Голос вдруг замолкает, и все остальные шептуны тоже таятся, оставляя меня одну, наедине с погостом. Звуки, до того момента вовсе неслышимые мною, словно обрушиваются разом. Я иду вперед, подходя к забору, и замираю, обнимая себя руками. Старое кладбище, на котором перестали хоронить лет двадцать назад, не заброшенное, но покинутое. И если сюда и являются, то, в основном, по церковным праздникам. Такое ужасное в своей ночной молчаливости.
Жутко, но я перелезаю через ограду, стараясь производить как можно меньше шума и радуясь, что облачилась сегодня в темную одежду. «Страшно-страшно-страшно», — колотится кровь в висках. Пытаюсь освободиться от мыслей, иду по дорожке к центральной аллее, все еще не зная, чем должен закончиться мой путь. Лишь бы не остаться среди могил…
Звук ломающейся под ногой ветки заставляет вздрогнуть; с дерева срывается птица и темной тенью проносится мимо с резким, пугающим криком. Ноги отказываются идти, предательски подгибаясь в коленях, но я не даю себе шанса остановиться.
Дорожка резко берет вправо, и я, все еще плохо видя, налетаю на край каменной плиты, ударяясь мизинцем. Текут слезы; я присаживаюсь, пытаясь отдышаться от боли. На памятнике напротив, прямо на уровне лица, оказывается женский портрет. На старой, послевоенной фотографии девушка, с короткой стрижкой на подобие моей. Она словно смотрит на меня, а я пытаюсь разглядеть ее сквозь застилающие глаза слезы, отчего изображение кажется мутным и неясным. Протираю спешно лицо краем рубашки, и вздрагиваю: на потертом овале, где должен был быть снимок, нет ничего, кроме прилипшего куска грязи, в котором я смогла разглядеть женщину. И хоть я уже числюсь сумасшедшей, разум сейчас готовится покинуть меня окончательно.
