— У тебя в роду прорицательниц не было?
— Только психи, — улыбаюсь я. Руки мои ложатся на плечи Ивана, начиная тихонько их поглаживать, и он, будто давая добровольное согласие, поворачивается ко мне спиной, призывая продолжить массаж. Я старательно разминаю затвердевшие мышцы, получая удовольствие от своих действий: так приятно касаться мужчины, вызывающего во мне трепет и желание. Изменившиеся дыхание почти выдает меня: хочется залезть Ване под одежду, чтобы притрагиваться к обнаженной коже.
Я наклоняюсь вперед и вижу, что мой полицейский, разомлев от ласк, уже спит. Тихонько касаясь небритой щеки губами и почти плачу от накатившего на меня счастья.
Сорок минут я, как преданный пес, сижу, не отходя от Вани, а потом спохватываюсь, что его надо чем-то кормить, и бегу на кухню. Услужливость, на грани раболепия, порой вызывающая жалость, меня ничуть не смущает. Я же иногда показываю ему характер?
«Конечно — конечно!»
«Показывает она, ну-ну».
«Сиськи ты ему свои показываешь, а не характер!»
Доронин появляется на кухне почти сразу, как только я выключаю конфорку.
— Выспался? — улыбаюсь я, а он кивает, потирая ладонью лицо:
— Почему-то здесь меня всегда тянет на сон.
— Говорят, шизофреники — энергетические вампиры. Может, ты теряешь силы? — я говорю серьезно, но глаза мои смеются.
— Да вроде бы, наоборот, высыпаюсь и успеваю отдохнуть.
— Ешь, — киваю я на тарелки, — потом нам будет, о чем поговорить.
— Звучит впечатляюще, — Иван потягивается, и я замираю, не отводя глаз от темной полоски волос над джинсами, открывающейся на короткое мгновение.
«Боже, какой он в постели?».
«Срочно соблазни его».
«Снимай футболку, покажи ему свои сиськи».
За едой Иван молчит, поглядывая на меня, словно пытаясь что-то решить для себя, я тоже глаз с него не свожу.
— Ты во мне дырку прожжешь, Анька, — грозит Иван пальцем, подтягивая к себе чашку с зеленым чаем. — А я, между прочим, женат.
— Не проблема, — заявляю я и прячу лукавое выражение за своей чашкой.
— Ну, Басаргина, — настроение у начальника игривое, похоже, он воспринимает нашу словесную баталию не иначе, как легкий флирт. Знал бы, что у меня в душе творится при виде его…
— А теперь, товарищ полицейский, я жду чистосердечного признания.
Лицо Ивана сразу меняется: будто тучи набегают, делая глаза темнее. Он хмурится, морщины прорезают лицо, черты становятся грубее. И без того не очень пухлые губы превращаются в тонкую линию. Наверное, в таком виде его боятся подчиненные, потому что даже мне тяжело смотреть на него. Но я держусь.
— Аня, чего ты от меня хочешь?
Я отвечаю твердо:
— Правды. Какого доверия ты от меня ждешь, какого содействия, если сам темнишь? Может, хватит вокруг да около ходить?
Ваня достает сигарету, по привычке усаживается на подоконник, протягивает мне одну. Курим, я не тороплю его, но всем видом показываю, что не отстану, пока не услышу истинных причин.
— Черт… Умеешь же ты в печенку залезть, — мотает он головой, не весело улыбаясь. Рот его при этом чуть кривится в одну сторону.
Ваня начинает рассказывать, а я за это время, кажется, скуриваю не меньше половины пачки.
— Все началось пару лет назад. Три с лишним года. Я еще не был начальником розыска… Ко мне начали приходить письма. Простые, белые конверты, без штемпеля и обратного адреса, они всегда оказывались прямо на моем рабочем столе. То есть, доставлялись либо через доверенное лицо, вхожее на участок, либо… либо человек работал там или мог сам пробраться в отдел.
Поначалу я ничего не понимал — нарезки из журналов, буквы, вырезки, картинки. Чушь какая-то. А потом, — Ваня закрывает глаза, замолкая, будто воспоминания даются ему тяжело, — на одном из снимков был скарабей. А через неделю мы нашли девчонку, подвешенную, выпотрошенную, как и в этот раз. На берде — татуировка цветная, свежая.
— Скарабей?
— Он самый. Начал поднимать старые дела, сверяясь с тем, что было в других конвертах, так и получилось не только в серию объединить, но и найти среди «висяков» еще несколько, относящихся к нашему маньяку.
Потом, на время, он пропал. Перестал выходить на связь, но трупы по-прежнему находились. И недавно этот урод начал слать мне домой посылки. Домой! Я уже и курьеру морду бил, и службу доставки проверками замучил. Они и отправления на мой адрес брать перестали, но я так на него и не вышел. Представляешь? Казалось бы, что там сложного, с моей-то должностью — но словно все концы в воду. Никак не подступиться.
— А что в тех посылках?
— Послания. Адреса, где искать трупы, если мы долго не находим, кусочки карт, страницы из книг. Бессвязная чепуха. Но недавно, — Ваня замолкает, а я понимаю, что мы подошли к той самой черте, — недавно среди всей этой муры появилась одна общая канва. Теперь он пытается донести до меня, что следующей жертвой станет Янка.
— Как это? — удивляюсь я.
— Началось с фрагментом из книги. Описание того, как больно терять любимую женщину. Потом распечатка, кадр из фильма, где маньяк зарезал девушку полицейского. Последнее — часы — луковицы, старинные. Время — без пяти двенадцать. Что это значит? Осталось пять минут, пять дней, жертв? Не могу разгадать, и это, *лять, бесит.
— А почему ты не обезопасишь ее? Не поставишь людей следить за ней, не отправишь куда-нибудь в неопасное место?
— За ней наблюдают, — поясняет Иван. — Но Янин характер… она не должна ни о чем догадываться, иначе назло не поедет никуда. Ждет отпуска своего, и тогда я отошлю их за границу, на месяц. Осталось немного.
— Петр ее начальник? Он не может отослать Яну на отдых раньше?
— У нее есть незаконченное дело в суде, пока не закроет — никуда ее не сдвинешь. Янка, как и Петя, тоже в ментовке начинала, ее дядя со мной на одном курсе учился, попросил пристроить в контору к брату. Ей пока криминальных дел не доверяют, но с такой хваткой недолго ждать осталось. Она не жертва и никогда не согласится на эту роль.
О жене Ваня говорит так, что я начинаю ей завидовать. Обо мне никто так не переживал.
- Ты ничего не рассказал на работе?
— Нет. Я боялся, что меня от дела отстранят или передадут все в службу безопасности, заподозрив, что убийца не просто так со мной на связь выходит. А я не могу быть вдалеке, мне руку надо на пульсе держать, понимаешь? Я за Янку боюсь, пусть мы с ней тысячу раз на дню ругаемся, но она моя жена!
Ваня ударяет кулаком по столу и отворачивается к окну. Мне кажется, что в глазах его блестят слезы. Я размышляю о том, как сильно нужна ему моя помощь. И на миг, на какой-то короткий миг в голове возникает ужасная мысль: а что если оставить все, как есть? Не будет Яны и … Я жмурюсь, ругая себя: как вообще подобная идея могла возникнуть в моей бедовой голове? Сжимаю пальцы в кулак так, чтобы ногти пронзали кожу ладоней, будто наказывая себя.
