Момент упущен.
Он не поднимается вместе со мной; я неуклюже ловлю брошенные от квартиры ключи, но тут же разжимаю ладонь, роняя их в пыль: металлическая связка настолько тяжелая, что удар от нее весьма чувствителен. Пока наклоняюсь, чтобы подобрать их с земли, джип стремительно вылетает прочь, будто его хозяин боится быть пойманным мною.
В квартире я первым делом начинаю оттирать темно-красные капли с паркета. Их немного, но вполне достаточно, чтобы влюбленные в кровь шептуны начали кричать, требуя еще больше и больше.
Через десять минут в квартире прежний порядок, за это время успевает закипеть чайник. Едва я выключаю его, как слышу звук поворачивающегося ключа в дверном замке. Похоже, Доронин что-то оставил здесь, раз так спешно решил вернуться. Выхожу в коридор и понимаю, что ошиблась: это не полицейский.
Мужчина заходит без стука и предупреждений.
Никаких экивоков: мне должно стать сразу ясно, кто здесь хозяин. Оглядываясь вокруг, он останавливает в конце взгляд на мне, словно доселе не замечая присутствия. Кажется, будто я пред ним не более букашки, и ценностью обладаю примерной равной ей.
— Ну привет, — в словах сквозит все отношение, сложившееся ко мне. Пренебрежение. Брезгливость. Высокомерие, — Аня.
Имя произносит так, будто плюется.
— Привет-привет, Петр, — я с точностью копирую его интонацию, вызывая каплю интереса. Букашка оказывается живой и почти забавной. Узнать в незваном госте брата Ивана не составляет труда.
— Как тебе на свободе, Басаргина? — Доронин — младший проходит мимо, не вытаскивая рук из карманов, не снимая обуви. Я непроизвольно скрещиваю руки на груди, следя за его передвижением. Наглая и надменная копия Ивана совершив круг почета по территории, застывает напротив, нависая сверху. Одной рукой Петр опирается о стену на уровне моего лица, вторую по-прежнему прячет в кармане.
— Не жалуюсь, Доронин, — я смотрю на него открыто, пытаясь изобразить усмешку, но по всему чувствуется, что нервничаю. И самое обидное, — он видит, что его тактика запугивания срабатывает. — Смотрю, ментовские замашки следака все еще дают о себе знать?
— Характер не пропьешь, — мужчина совсем не торопится сменить позу, а мне все труднее терпеть свое положение.
— Осмотр завершил? Или по другому важному делу пришел?
— По важному, — соглашается адвокат. — На тебя посмотреть. Что это за существо диковинное живет в моей квартире и мотается с братцем по делам.
— Существо, Петечка, я утром выпустила в подъезд, но вот шапку твою детскую, леопардовую, оно все ж поело. Моль, что поделать, — я храбрюсь под внутренние аплодисменты шептунов.
«Вот выпендрежник!». «Утри ему нос!». «Он, конечно, противный, но что-то в нем есть…».
В нем действительно что-то есть. Наглость и нахальство, ощущение вседозволенности и власти. Петр куда больше похож с Иваном, чем я ожидала увидеть, только выглядит его более стильной версией: модная прическа с челкой на бок, пиджак с кожаными заплатами, дорогие коричневые ботинки. На той руке, которая до сих пор покоится возле моего уха, часы на стальном браслете тикают неприлично громко в сложившейся между нами тишине.
— Ну ладно, — в конце концов, Доронин отлепляется от стены с независимым видом и, насвистывая, идет на кухню. — Раз уж ты тут за хозяйку, угости-ка меня чайком. Сделаешь, милая?
Я иду покорно следом, закатывая глаза, но щедро наливаю крутую заварку, чуть разбавляя ее кипятком.
— Чифирек ведь, Анна Евгеньевна, — вглядываясь в чашку, протягивает Доронин.
— А что, уже потчевали, Петр Владимирович? — он хмыкает, накладывая три ложки сахара, и бренчит ложкой по керамическим стенкам, размешивая его.
— Ну, на каждое слово свой ответ, удивительно. Как будто и не в дурдоме лежала, — улыбка Петра становится шире, — а на курсы по язвительности ходила.
— Так ведь там и тренировалась в свободное-то время, — я усаживаюсь напротив, подпирая щеку ладонью. С одной стороны, братец Вани жутко меня раздражает, а с другой — беседа начинает приносить удовольствие одновременно с пониманием того, что он сейчас меня прощупывает на предмет слабости. — Пейте, пейте, пока не остыло, раз уж пришли. Заварки не жалко, Иван еще купит.
Завершив свой дзинькающий обряд, к чаю он не притрагивается, зато достает сигарету и притягивает к себе ближе пепельницу.
— А теперь серьезно. Какие у тебя планы на будущее?
— Тебя интересует именно они или что-то конкретное? Иван, например?
Он снова щурится, выдувая дым сквозь ноздри, и не торопится с ответом.
— Допустим, — спустя время произноси Петя. — Так что?
— Планы у меня идущие далеко вперед и тебя никоим образом не касающиеся. И Яны тоже. Она же с тобой работает?
— Со мной, — не отрицает Доронин — младший.
— На разведку послала или по собственной инициативе?
— Не тот человек Янка, чтобы впутывать в их личные дела посторонних.
— Только ты-то не посторонний, — картина рисуется предельно ясной, — нравится тебе жена брата, да? Красивая девушка, согласна.
Петя меняется в лице; я сбиваю с него спесь, но вместо нее приходит что-то темное, — я права, и ему это не нравится. Говорят, в основе всего лежат похоть и власть, и я понимаю, что сейчас оголяя правду, наживаю себе кровного врага, но не останавливаюсь. Уже не могу.
— Что ж, я понял, — твой выход на свободу — дело временное.
— Как бы не оказаться тебе, Петенька, на соседней койке со мной, — протягиваю я, — или где подальше.
Он тщательно размазывает, раздавливает окурок о стенку пепельницы, будто демонстрируя, что может сделать подобное и со мной, а потом идет к выходу.
— Пугать вздумала? — вскидывает он брови, шагая за порог, — вот ты наглая.
Я следую неотступно рядом, но адвокат замирает у выхода, держась за дверную ручку.
— Да куда ж мне пугать тебя, я просто переживаю.
— За меня? — недоверчиво тянет он, но я его разубеждаю:
— Нееееет. Врагов своих всегда переживаю, — и подталкивая мужчину вперед, захлопываю дверь, бессильно ложась на пол. Нет, семью Дорониных в таком количестве за один раз выдержать нереально.
Два — один не в мою пользу. Брат и жена ненавидят, а вот Иван? В ту ли колонку я записываю его?
Глава 8
После ухода Петра еще долго трясутся кончики пальцев. Прохожу на кухню, нахожу забытую полицейским пачку сигарет, и затягиваюсь. Я могу спокойно не курить хоть год, но сейчас очень хочется ощутить что-то в руке. Дым двумя тонкими струйками выползает через ноздри, улетучиваясь в форточку.
Я понимаю, почему мне не рады те, для кого я стала историей. Но ощущать враждебность от людей, которым я ничего не сделала — ни плохого, ни хорошего — больно. Мир не обещал стать добрее, но глупые надежды прорастают во мне благодаря Ивану.
