Неравенство в анонимности обостряется концентрациями личного богатства, которое может быть использовано в тайных политических целях. Базовые понятия об ответственности и прозрачности стали помехой в этих битвах разоблачений и очернений. Вот почему призраки России и частных денежных мешков преследуют нас, пока мы ищем объяснения политическим потрясениям и хаосу: оба фактора являются превосходной базой для ведения информационной войны в силу своей неподвластности ограничениям общественных норм. Доклады об альянсах между Кремлем, миллиардерами с их частными компаниями (в противовес акционерам корпораций), Wikileaks и фирм вроде «Cambridge Analytica» порой ощущаются как теории заговора потому, что все эти сущности, по своему определению и устройству, не подвержены никакому экспертному или законному надзору. Если идеал публичного предоставления фактов с целью нахождения мирного консенсуса стал источником стратегической уязвимости, западные демократии в большой беде.
Саботаж власти
Как и множество прочих бунтарей, тролли стремятся не получить силу, но причинить страдания. Слова вместо применения в роли средств изображения и разъяснения становятся инструментами насилия, которыми отыскивается и затем эксплуатируется уязвимость человека. Либертарианцы могут заявить, что эмоциональные страдания «не насилие», но этому противоречит поведение троллей, стремящихся причинить их с воинственным и садистским упорством. Печально известный альтернативно правый тролль Майло Яннопулос, привлекший массу внимания своим крайним сексизмом, склонен часто глумиться над теми, кого он обидел, заявляя, что ему нет дела до ваших чувств. И тем не менее карьеры таких персонажей, как Яннопулос, целиком зависят от предположения, что чувства людей имеют значение, иначе его оскорбления не получили бы такого внимания. Целью таких, как он, является причинение реального ущерба.
Как ряд государств убедились в ходе борьбы с герильей или воюя на «войне против террора», бороться с бессильными крайне сложно, так как у них нет очевидных организационных центров. Это в точности повторяет изначальное обоснование создания Интернета: если Америка подвергнется ядерной атаке, ее вычислительные мощности будут распределены среди множества узлов и в итоге будут более устойчивы. Но главным наследием этой военной технологии в политике было то, что она стала крайне полезной всякому, кто чувствует себя отверженным и покинутым, как средство получения внимания и причинения разрушений. Клаузевиц писал, что дезорганизованная, но мотивированная армия являлась грозным противником. Когда эмоции на высоте, строгая иерархическая организация не так уж необходима.
Интернет оказался очень эффективен в деле подрыва существующих демократических институтов, но в куда меньшей степени полезен при формировании новых. Он может свергнуть старые системы представительства, но все еще остается загадкой, какие новые структуры придут (если придут) на смену старым. Это включает в себя атаки на «основные СМИ», в ходе которых «непричастность» и «объективность» последних легко высмеять и опорочить, виня отдельных журналистов в лицемерии и привилегированности. Общепринятые политические механизмы и избирательные процессы могут быть «взломаны», как в буквальном смысле (как обнаружилось в ходе президентской кампании Хиллари Клинтон 2016 года), так в более образном, как некогда невозможные кандидаты вроде Джереми Корбина и Дональда Трампа сумели подмять под себя институты, что до тех пор сторонились их. В каждом случае логика одна, а именно – механизмы представительства, будь то партии, вещательные корпорации, эксперты, все признаются коррумпированы своей собственной властью и должны быть распущены. В таких ситуациях технология Интернета прекрасно сочетается с антиэлитарными инстинктами популизма, в особенности со свойственными национализму обидами.
С точки зрения самого тролля, воспринимать политику как военный конфликт более честно, чем в плане поиска консенсуса или мира. «Нейтральная» позиция, будь она принимаема журналистами, экспертами или вождями, осуждается как притворство. Как только сами по себе слова становятся инструментом насилия (что проистекает как из популизма и политики идентичности, так и из логики ЭВМ), придерживаться объективной или независимой позиции в политической дискуссии становится невозможно. Каждое высказывание так или иначе становится стратегическим ходом, что тролли с удовольствием демонстрируют, прочесывая прежние заявления публичных персон в поисках несоответствий.
Обратной стороной такого диалога-войны является диалог-сопереживание. Когда появляется некий набор пространств, где различия выражаются в форме насилия (метафорически или нет), создается другой, где во главе угла сопереживание. Высказанное Марком Цукербергом желание объединить людей не просто в глобальную информационную сеть, но в более «значимые группы» предполагает, что любой человек хочет иметь минимум конфликта в своей жизни, что со временем приведет к полной, молчаливой близости между мозгами. «Наш успех строится не только на том, можем ли мы записывать видео и делиться ими с друзьями, – пишет он в своем открытом письме 2017 года. – Дело в том, строим ли мы сообщество, которое содействует нашей безопасности». Однако чем это в конечном итоге отличается от проектов националистов с их целями объединить людей вокруг общих страхов и недовольства? В среде, характеризуемой открытостью и глобальной связанностью, соблазн закрытых сообществ становится еще сильнее, не только для слабых и обиженных, а также (или в особенности) тех, кто боится утратить свои власть, богатство и расовые преимущества. В то же время аргумент о «свободе слова» сложился в нигилистическое либертарианство культуры троллей, а аргумент о «сообществе» превратился в крайне защищаемое превознесение близости.
Майнинг толпы
Корпорации, владеющие средствами производства данных, собирают в своих руках беспрецедентную власть. В каком-то смысле это традиционная власть монополии, так как позволяет контролировать цены товаров и услуг (таких как реклама) способами, о которых предупреждают экономисты, говоря о монополистах. Как и многие богатые корпорации, они используют свои деньги в попытках повлиять на политику и гражданское общество не всегда очевидным образом. «Google Transparency Project», целью которого было призвать Google к ответственности, раскрыл, что у 330 научных статей, опубликованных в период 2005–2017 годов и затрагивавших связанные с гигантом общественно-политические проблемы, 54 % работавших над ними академиков получали финансирование от самой корпорации, и большинство из них этот факт скрыло
[205]. Подобная власть спровоцировала некоторых людей сравнить эти новые платформы с нефтяными конгломератами прошлого. Но это не отражает природы полувоенной силы, что на кону в деле цифровизации повседневной жизни.
Секретность может быть компенсирована проектами открытых данных, в которых информация собирается общественными институтами (вроде государственных ведомств или муниципальных органов) и обнародуется как публичное достояние. Ее также можно предотвратить посредством сотрудничества академиков-исследователей и коммерческих платформ. Twitter, к примеру, делает значительную часть своего «потока» данных доступной для публичного анализа, а Google разрешает пользователям искать тренды в общей истории поиска. Компании вроде Facebook наняли специалистов для анализа своих данных, и многие из этих экспертов также могут публиковаться в научных журналах. Однако эти процессы продолжают затормаживаться неоднозначностью публично-частных партнерств. К примеру, ИТ-инфраструктура, используемая для реализации проектов электронного правительства или «умных городов», поставляется из коммерческого сектора, а компании, что это обеспечивают, часто оставляют за собой право контроля над результирующими данными. Правительство США практикует аутсорсинг информационных служб в областях, критических для национальной безопасности, к примеру, позволяя ЦРУ размещать свои засекреченные системы на серверах, предоставляемых «Amazon Web Services».
