Наверное, недоверие Клаузевица к военной разведке и было обоснованно во времена Наполеоновских войн, до наступления эпохи железных дорог и электрического телеграфа. Но по мере того, как росли возможности быстрого распространения знаний, все больше увеличивалась стратегическая важность разведданных. Первые разведывательные службы были основаны европейскими правительствами в 1850-х годах. Новинки информационных и коммуникационных технологий могут быть применены на войне, но некоторые из них намного полезнее прочих. Самыми важными являются те, что позволяют определить намерения противника и скрыть деятельность своей стороны. Война – это игра не только в цифры, но в обнаружение и осведомленность. Оперативность знания часто бывает полезнее, чем его точность. Война существенно поощряет те технологии, что позволяют ускорить получение и обработку информации. Современная зависимость от данных «в реальном времени», которые транслируют уличные экраны, бегущие строки и наши собственные гаджеты, – это отдаленный потомок подобного военного мышления, не склонного верить, что обстоятельства могут оставаться неизменными в течение ненулевого отрезка времени.
Нос впереди глаза
Стремление к быстрой разведке значительно повлияло на роль знаний в обществе. Когда знания начинают ценить не за публичную достоверность, а за оперативность, соответственно изменяется статус науки и экспертизы. Эти преобразования идут двумя путями. В рамках первого разведка становится формой слежки, майнинга и обнаружения. Вместо того чтобы стремиться формировать «зеркало» для общества или природы, как изначально старался поступать эксперт XVII века (будь то во славу Бога или суверенного государства), предполагается, что кто-то где-то уже что-то знает и уже что-то делает, и это знание следует опознать и выследить. Эта задача похожа на то, что в цифровую эпоху стали называть «добыванием данных» (Data Mining).
Клаузевиц считал, что человек, достойный называться военачальником, должен обладать неким нюхом на подобные вещи. Он писал:
«Чтобы почуять истину, требуется прежде всего тонкий, гибкий, проницательный ум»
[138].
Частью этого качества является понимание того, на что именно следует обращать внимание в сложном и быстро меняющемся окружении. Метафора Клаузевица о «чутье» – ключевая, и она предполагает, что нос может быть более полезным инструментом восприятия мира, чем глаз. В отличие от визуальных образов или звуков запах обычно не служит основой для объективного знания или фактов, чаще участвуя при мгновенном распознавании. Показания очевидца или газетная статья вряд ли будут опираться на обоняние как на существенное подтверждение произошедшего. Однако благодаря своей скорости и мгновенности распознавания обоняние становится незаменимым средством определения конкретных мест, еды и имущества, с уровнем точности, который не перевести в объективный факт. Наша зависимость от обоняния определенно не столь сильна, как от зрения, но это не значит, что она меньше. Люди, утратившие чувство запаха, могут быть глубоко несчастны, коль скоро им сложнее найти интересные впечатления в разных занятиях.
С точки зрения военных, «нюх на истину» все чаще воспринимался как технологический вызов, особенно с появлением в XX веке боевой авиации. Множество наиболее революционных военных технологий за последние сто лет относятся к устройствам обнаружения. К примеру, не считая радара, во времена Холодной войны разрабатывались системы противовоздушной обороны, впервые ставшие использовать ЭВМ и орбитальные спутники для отслеживания перемещений противника. Или взять созданную Пентагоном в ранних 1960-х всемирную сеть сейсмологических центров, которая должна была обнаруживать тайные подземные испытания ядерных зарядов, проводившиеся Советским Союзом
[139]. Получившаяся инфраструктура принесла пользу и науке, позволив в итоге сейсмологам подтвердить ряд геологических теорий о тектонических явлениях.
Холодная война была эпохой непрерывных шпионских триллеров, подслушивающих устройств, а временами и вовсе безумных попыток хоть как-то влезть во вражеские головы, вплоть до попыток использования экстрасенсов в начале 1970-х годов. Задачей медиумов было почувствовать, чем занимаются СССР и его союзники. Шпионские самолеты и спутники предоставляют свой вариант «объективности» о том, что касается действий противника. Одной из центральных технологических задач, вставших перед Пентагоном в ходе Вьетнамской войны, была разработка способов обнаружения в джунглях вражеских солдат, в том числе с помощью различных «вынюхивающих» устройств, предназначенных для поиска подземных туннелей и определяющих присутствие человека.
«Война против террора» сформировала свой, особенный подход к «неизвестным известным», известный под благозвучным названием «расширенные методы допроса». В январе 2002 года юридический советник президента Буша-младшего Альберто Гонсалес представил свой печально известный меморандум, оправдывавший применение таких методов, как пытка водой. Его аргументация опиралась на утверждения о том, что угроза со стороны таких террористических организаций, как «Аль-Каида», совершенно беспрецедентна и с ней нельзя бороться традиционными военными или разведывательными методами. Как утверждал Гонсалес, «природа этой новой войны требует особого внимания к другим факторам, таким как возможность быстро получать информацию от захваченных террористов и их спонсоров с целью предотвращения новых жестоких преступлений в отношении американских граждан»
[140].
Тот факт, что Гонсалес считал приоритетом скорость получения информации, а не ее качество, многое говорит о том, что происходит с экспертизой в условиях войны. Нельзя точно сказать, действительно ли пытки мотивированы потребностью в истине, а полезность получаемой «истины» редко можно сразу определить однозначно. Однако по меньшей мере с точки зрения того уровня, где этому было дано одобрение, предположение таково, что жертва обладает некой информацией, и только интенсивные физические и/или психологические страдания способны убедить ее рассказать все быстро. На роль консультантов для разработки методов пыток ЦРУ пригласило ученых-психологов, тем самым показав еще один страшный пример того, как научная экспертиза может быть использована для противостояния признанным угрозам безопасности. В контексте войны технологический потенциал в области определения лжи и чтения мыслей всегда был особенно соблазнителен.
Второй путь, по которому война преобразует роль знаний в обществе, является обратной стороной первого. Так же, как новые технологии обнаружения необходимы для раскрытия сведений противника, конспирация и шифрование нужны, чтобы скрыть собственные военные тайны. При первом приближении это подразумевает засекречивание военных планов и приготовлений, но по мере того, как интеллектуальные ресурсы для войны становятся более распределенными, нужды секретности все глубже входят в сферу науки и экспертизы. Сравнительные преимущества в развитии науки и техники следует защищать, даже если для этого потребуется скрывать их от остального научного сообщества.
