Так тело стало одним из ключевых полей битвы, где эксперты сражаются с альтернативными взглядами на мораль, эмоции и политику. Это выражается во всех известных диспутах на тему гомеопатии и вакцинации, где авторитет науки напрямую ставится под сомнение со стороны законченных философских систем и теорий заговора. И эти конфликты продолжат бушевать. Но есть и нечто менее очевидное, но способное в итоге сыграть более важную роль для нашей политики. При всех достижениях научного прогресса некое беспокойство сопутствует принципам, на которых строился прогресс и способы распределения благ, от него получаемых. В рамках ряда развитых обществ люди выражают меньше стремления воспринимать физическое здоровье и долголетие как проблемы, решение которых является прерогативой исключительно научного сообщества. Чтобы понять, в чем дело, нам необходимо еще раз присмотреться к тому, как впервые появился экспертный взгляд на мир.
Минуя кожу
В XVII столетии смерть посещала семьи и сообщества с регулярностью, которую трудно даже представить с высоты процветания XXI века. Рост интенсивности торговых перевозок и урбанизация в конце XVII века значили увеличение частоты эпидемий чумы. Считалось нормальным передавать новорожденным имена и одежду умерших братьев и сестер. Не имея возможности как-то контролировать эти частые трагедии, люди обращались за объяснениями к морали и религии. Одним из популярных верований предполагалось, что болезни и потери в семье были наказанием за грехи в прошлой жизни.
На заре научной революции английский философ и первопроходец научного метода Фрэнсис Бэкон описал новое видение того, что мог предложить врач:
«Во-первых, сохранение здоровья, во-вторых, исцеление от болезни, и в-третьих, продление жизни»
[85].
Однако в те времена это было едва ли не научной фантастикой. В медицинском мышлении все еще доминировали идеи Аристотеля, в которых человеческое существо рассматривалось как единая система тела и души. Сочинения Галена, греко-римского врача и натурфилософа, чьи труды высоко ценились в поздней Античности, предлагали похожее, системное видение тела. Его теориями предполагалось, что наличествует связь между здоровьем различных внутренних органов и личными качествами человека и что существует две параллельные системы кровообращения, одна из которых управлялась печенью, а вторая – сердцем. Выводы Галена определяли западные взгляды на физическое здоровье человека на протяжении примерно 1300 лет. Но чего в конечном итоге не хватало и ему, и Аристотелю, так это занятий, остававшихся под запретом большую часть этого времени: вскрытия мертвых тел. Возможность заглянуть под кожу произвела бы революцию в изучении тела и заботе о нем.
В Европе исследования с использованием мертвых тел находились под запретом 1 700 лет, вплоть до XIV века. В то время как древние теории о физиологии и здоровье могли опираться на исследования животных, человеческое тело оставалось закрытым для науки. Все, что находилось за пределами внешнего вида, было предметом теоретических спекуляций. Начиная с XIII века религиозные запреты на анатомические исследования стали ослабевать, за чем последовало основание первых университетов, а город Болонья стал центром анатомической мысли того времени. Однако вскрытия человеческих тел не сразу пошатнули авторитет древних идей. Исследования проводились в виде публичных лекций, чьей целью было скорее проиллюстрировать набор существующих теорий, нежели узнать что-то новое. Одним из первых, кто в конце XVI века стал практиковать более современный, исследовательский подход, стал нидерландский врач Андреас Везалий.
Благодаря его примеру XVII столетие стало свидетелем целого ряда прорывов в анатомической науке, очень кстати для которых оказалось изобретение в 1600 году микроскопа. Уильям Гарвей фундаментально опроверг физиологическую теорию Галена, создав в 1628 году точное описание кровеносной системы. Труды Томаса Сиденхема во второй половине XVII века заложили основы современного понимания заболеваний как предмета тщательных исследований в части их характеристик вне зависимости от личности заболевшего или более широкого социального значения. Эти ученые рассматривали каждую часть тела как отдельный механизм, связи которого с остальным организмом требовалось именно открыть, а не вывести из существующей теоретической базы. Данные прорывы внесли свой вклад в понимание тела, которое в те же времена развивалось философией Рене Декарта и Томаса Гоббса; последний действительно стремился изучать все новейшие сведения по анатомии на то время.
Декарт предложил определенную систему взглядов, где разум и душа – это бессмертные метафизические сущности, но плоть есть лишь безвольная машина, подчиняющаяся геометрическим законам движения. Наши тела реагируют на удовольствие положительно, а на боль – отрицательно, но это есть лишь следствие их природного строения и не имеет морального или философского значения в степени большей, чем факт того, что вода обращается в пар по достижении определенной температуры. То, что делает нас людьми – что делает нас нами, – не имеет к нашим физическим телам никакого отношения. Говоря словами самого Декарта:
«…с одной стороны, у меня есть ясная и отчетливая идея себя самого как вещи только мыслящей и не протяженной, а с другой – отчетливая идея тела как вещи исключительно протяженной, но не мыслящей, я убежден, что я поистине отличен от моего тела и могу существовать без него»
[86].
Аналогично неизбежный упадок и окончательная смерть тела не имеют сами по себе никакого фундаментального значения. И коль скоро само тело считается не более чем очередным объектом, движущимся в пространстве физического мира, следуя законам причины и следствия, болезни и смерть также не играют какой-либо моральной или теологической роли. Парадоксально, но ради достижения прогресса в медицине и предотвращении смерти значимостью физического тела как такового необходимо было значительно пренебречь.
В результате данного разделения между телом и душой современная медицина смогла позволить себе оставить вопросы религии и морали в стороне. Авторитету Церкви она угрозы не представляла, а потому последняя, как правило, не имела к медицине претензий. Однако простой люд не был так спокоен. Несмотря на снятие формальных запретов на исследование мертвых тел, общественное мнение зачастую возражало против данной практики, что постоянно усложняло ученым их работу. Отношение к усопшим как простым физическим объектам казалось тяжелым нарушением некоего интуитивного морального запрета. Опубликовав свой труд на тему кровообращения, Уильям Гарвей даже потерял часть своих клиентов, которые всерьез боялись того, что он начнет проверять свои диковинные физиологические теории на них. Новый вид экспертизы в медицине снискал малую популярность в обществе, и семейные врачи продолжали по требованию своих пациентов предлагать народные средства лечения и объяснения вплоть до середины XIX века.
