Отрицательно качаю головой.
— Позже, — тоже беззвучно говорю я.
Показываю, чтобы оставались здесь, за аркой. Пальцем показываю на ухо, чтобы озвучили идею дядьке.
Подхожу к столу, сажусь в кресло. Внимательно рассматриваю шприц.
Два с половиной кубика жидкости. От ужаса волосы по телу встают дыбом. Потому что это пуля. Которой я должен выстрелить себе в голову. И мне страшно.
Нет, не верю, что этот подарок Настя могла оставить мне. А вот, что в себя могла вогнать — верю. Когда в женщине столько надрыва, отчаяния и смелости это обычно так и заканчивается. Нельзя их до такой кондиции доводить. У них если забрало упало, это всё… И я обещаю себе, что если она жива, то я в лепёшку разобьюсь, но её больше никто не посмеет потревожить.
Набираю Муратова.
Для себя, значит, приготовила? Но если оставила половину… А Муратов сказал — половину… Шприц на пять кубиков. Значит, либо не успела воткнуть до конца, либо передумала. И я очень надеюсь, что в ней сейчас не смертельная доза.
Потерпи, пожалуйста, моя девочка. Не уходи…
— Да, — наконец-то отвечает Муратов.
— Я на месте.
— Вижу. Коли.
Поднимаю шприц.
— Сергей… — слышу в ухе дядькин голос. — Втыкай иглу в мышцу, в предплечье. На поршень не дави. Закрывай глаза. Будет вспышка. Потом — включишь камеру на телефоне.
Закатываю рукав. Пальцы подрагивают. Резко вгоняют иглу в мышцу, морщась от неприятного ощущения. Слышу стук гранаты об пол.
— Вводи… — азартно требует по телефону Муратов. Зажмуриваюсь и закрываю предплечьем глаза. Но даже через веки и руку белый всполох бьёт по глазам, чуть обжигая сетчатку. Считаю про себя секунды, когда можно уже открыть.
— Я не вижу тебя, — разочаровано.
— Я за твою технику не отвечаю. Могу включить свою камеру.
Нажимаю видеовызов. В глазах черные точки. Слепо смотрю в камеру телефона.
— Не знаю… не знаю… Зольников, — капризно. — Теперь я не уверен, что в тебе тот же самый шприц. Пожалуй, сменим на ствол.
— Что?..
— Я просто хочу посмотреть — из большой любви ты мою женщину трахал или так… Достань ствол, приставь к виску. Я хочу это записать. Ведь, если ты выстрелишь, она выживет. И я хочу ей это показать. Как сильно ты её любил. Достойное признание, не находишь? Доставай. Он у тебя есть. Я вижу кобуру.
Ну, пиздец, Зольников? Тут даже реанимация не поможет. Заторможенно достаю ствол.
— Брат! — срываются братья. Раскрываю ладонь, тормозя их.
— Взведи курок, приставь к виску.
Слепну сильнее, чем от вспышки световой. Но послушно делаю. Вот это краш-тест, Зольников! Вывезешь?
Где-то фоном в ухе слышу Андрея:
— Тяни время, в отделе пробивают локацию по номеру.
Это бесполезно, Муратов не дурак, у него переадресация на какой-нибудь чёрный, а это ни один час. Могут и до завтра пробивать. А он может симки каждые полчаса менять.
— И Настин номер пробивают тоже! — словно читая мои мысли добавляет брат.
Это уже реальнее. Но все равно — не факт.
— Покажи Настю, — требую я у Муратова. — Хочу видеть, что она еще жива.
А что потом Зольников? По обстоятельствам потом.
— Брат, в Альфе свой человек, не вздумай… Мы возьмем его, — голос Ивана.
— Яра уже едет в гарнизон, — добавляет дядька. — У нее твой код протокола.
Возьмём, но когда?
Ох, как ствол у виска ускоряет реальность!
Дядька тоже что-то говорит мне. Выдираю наушник из уха. Не мешайте мне. Делайте, что можете. И я буду делать, что могу.
На экране наконец-то появляется Настино лицо. Вздрагиваю. Бледная очень. Губы синие. Черты лица обостренные. Веки закрыты. Моя грудная клетка сжимается.
— Она жива?.. — выдыхаю я.
Переводит камеру чуть ниже, на шею. Венка едва заметно бьётся.
— Видишь?
«Не туда смотришь, Зольников!» — даю я себе мысленно пару отрезвляющих оплеух. И сосредотачиваюсь на деталях вокруг.
Подушка. Наволочка белая. Грубоватая. Застиранная. С крупным льняным волокном. С краю — серое пятно, похожее… на что? Что-то знакомое!..
Сердце — зараза — оглушает своим стуком и мешает мне.
— Братишка…
— Не вижу! — вру я, перебивая Ивана. — Она дышит?
— Дышит. Но слишком редко. Ей нужен аппарат для дыхания.
Телефон в его руке вздрагивает, мельком вижу край голубой стены. Или не стены? Черт.
— Хватит любоваться, — гаснет экран. — Ну? Сколько стоит слово майора Зольникова? Или даже не так. Сколько стоит жизнь этой шлюхи? Стреляй… — вальяжно.
Ладонь покрывается потом. Превращаясь в слух, ловлю фоновые звуки в телефоне. Они есть…
Невнятный мужской голос. Крики на заднем фоне. Далеко, далеко… Не разобрать слов. Но в груди бьётся дежавю, оглушая и подсказывая, что решение оно вот… вот… интонации эти я уже слышал! Крик вдруг складывается с голубой стеной и этой наволочкой. В углу которой серая печать! Точно такая же, как была на моей пижаме! Это же тот болезный опять, что орал в окно, что он нормальный, а его держат в психушке силой!
— Бля… — устало улыбаясь облизываю я пересохшие губы. Спрятать там, где искать будут в последнюю очередь. Под носом! Но в то же время — в самом логичном месте. Потому что не готов ты ее убить, Муратов. Ты пытаешься ее реанимировать, чтобы таки увезти, да?
Веду по экрану пальцем, скидывая вызов.
Братья неожиданно с двух сторон делают рывок в мою сторону. Выбивая вверх дрожащую от усталости и слабости руку со стволом и впечатываю меня щекой в стол.
— Идиоты… — улыбаюсь я. — Отпустите. Я знаю, где она.
Аккуратно вытаскиваю из предплечья шприц, закрываю иглу колпачком. Убираю в карман.
Русская рулетка, новая версия. Теперь твой ход, Муратов!
Глава 41. Живые и мертвые
Память возвращается. Непоследовательными озарениями. Словно в темноте вспыхивает настольная лампа над очередным из столов. И вот опять…
Настя на платформе. Красивая моя… Грудь сжимает от этого пронзительно воспоминания нашей первой встречи. Словно реактор радиоактивный запустила в груди. И я до сих пор на нём пашу. Уже упасть должен. А даже спать не могу!
Следующая вспышка — как я пионы ей покупаю… а ее уже нет!
И потом…
«В Москву поедешь со мной?» Словно руку и сердце предлагаю. Так же колбасит!
И её надрыв: «поеду…».
