— Нет. Только в третью стойку отдала. Но там без меня капельницу готовят. Военный какой-то…
У двери — несколько стоек с капельницами.
Посоображав несколько секунд, отцепляю от одной из стоек баллон с физраствором и быстро возвращаюсь к себе. Меняю баллон на своей капельнице. Силы покидают меня окончательно. Забросив заряженный лекарствами баллон поглубже в тумбочку, я обессиленно падаю на свою кушетку. Паранойя, Зольников? Может быть… Но для начала пусть так.
Глава 27. Бонус от Насти
Выхожу на крыльцо.
— Ну! — улыбаясь разводит руки Глеб. — Обнимай… чего замерла? Я соскучился.
Глаза — серые холодные как пыльный бетон. Что-то не так…
Ощущение сжатой руки на шее, с которым я живу, усиливается.
Это удушение… никак не могу от него избавиться. Глеб никогда не был ко мне жесток или циничен. Ничего подобного. Но отчего-то я очень хорошо чувствую, что если вдруг я перестану быть хорошей послушной девочкой, то со мной будет что-то очень страшное.
Это как жить с диким зверем, с иллюзией, что ты его приручил. На самом деле, это он тебя приручил, и, в любой момент, может сожрать, если ты ему надоешь. И ты боишься надоесть. Ты выслуживаешься. Ты превращаешь свою жизнь в постоянный мониторинг его состояния — доволен/недоволен. Ты подстраиваешься! Становишься психологическим рабом, служанкой… Это такая форма абьюза — быть опасным непредсказуемым мужчиной. И несмотря на то, что я любимая женщина, которую не обижают и балуют, наши отношения — это плен и мучение. Иногда, мне даже хочется, чтобы все быстро закончилось. Но я понимаю, что быстро — это не мой случай. Меня будет жевать годами система. Сколько там дают за убийство полковника службы безопасности при исполнении? Очень-очень много…
— Привет… — обнимаю его, вжимаясь губами в гладко выбритую челюсть, рефлекторно пытаясь избежать поцелуя в губы.
Хотя давно уже себя уговорила, что в этом нет ничего неприятного. Но просто… Зольников! Он сломал все мои механизмы самозащиты и мою с таким трудом наработанную броню. И теперь, когда Глеб касается меня, я ломаюсь от ощущения, что изменяю Сергею. А когда Сергей — Глебу. Изменять Сергею — очень больно, Глебу — очень опасно.
Я как глупая бабочка, которая чем больше дергается, тем больше запутывается в паутине. Я чувствую, что уже погибла. Хотя мой паук еще пока нежен…
Рука Глеба ласково скользит по моей спине.
— Я купил тебе подарок…
— Какой? — пытаюсь изобразить энтузиазм.
Он открывает ювелирную бархатную коробочку. Там золотые брендовые часики. На циферблате вместо цифр драгоценные камни.
— Спасибо! Очень красивые.
Целую в щеку.
— Дай руку…
— Глеб, это же очень дорого. Мне неловко носить такое в коллективе. Здесь все простые люди. Халат… и золотые часы, — улыбаюсь я. — Ну нелепо же! Давай, это будет для каких-то событий?..
— Не понравились? — не моргая смотрит в мои глаза.
— Понравились! Они великолепны. Но…
— Тогда, дай мне руку. Я хочу, чтобы моя женщина носила мои подарки. И мне плевать на твой коллектив.
— Окей-окей… — по привычке сглаживаю я, протягивая руку. И пока он защелкивает на мне увесистый браслет, пытаюсь перевести разговор на другую тему: — Как у тебя на работе? — отстраняюсь, заглядывая в его всё еще прохладные неудовлетворённые глаза.
— Уже лучше, — едва заметная ухмылка. — Ничего не хочешь мне рассказать?
Я ненавижу этот вопрос! Потому что за ним может стоять всё что угодно. От простой попытки посмотреть мою реакцию на этот вопрос, до знания о том, что я изменила ему с Зольниковым.
И я как невротик тянусь за своими сигаретами.
— Да нет… что рассказать-то?
— Ты похудела, Настя…
Нервно поправляю волосы. Зачем? Они все идеально зализаны назад, в хвост. Мой жест истеричен. Глеб это считает.
— Ты нервничаешь… — перехватывает он мою руку, выводя на ладони круги.
— Да, черт возьми! — срываюсь я, вырывая руку.
За спиной Глеба я вижу Зольникова, смотрящего на нас в окно.
— Почему этот Зольников здесь, а?! — шепчу я на грани срыва.
— Я думал, уже не спросишь.
От этого комментария по спине моей идет дрожь ужаса. Это нехороший комментарий…
— Почему, Глеб?
— «Упал, очнулся, гипс». Так бывает. Вылечим.
— Действительно упал? Или?.. — взмахиваю рукой, намекая на то, что его сюда просто засунули, как неудобного персонажа.
— А какая тебе разница, Настенька?
— Ты знаешь, я боюсь всего этого! Ваших радикальных методов. И участвовать не хочу!
— Тебя только вопрос участия волнует?
— Да!
— Мм… А я уже подумал… может у вас… — перебирает пальцами по бордюру. — Какая-то связь…
— Господи… — зажмуриваюсь я.
Господи, помоги мне!
— Какая связь, Глеб? Откуда такая параноидальная мысль?!
— Ты знаешь, где я нашел твой паспорт?
— Мой паспорт?..
— У Зольникова. Мне показалось это странным.
— Мой паспорт?… — зависаю я. — Зачем ему мой паспорт??
— Хороший вопрос. Я думал над ним… — стучат размеренно его пальцы по деревянным перилам. — И надумал только два логичных варианта, Настя. Либо вас что-то связывает…
Ах, мамочка…
— Либо Зольников решил, что может взять чужое. Моё.
— Да ты с ума сошел! Что меня может связывать с московским майором? Я пять лет в Москве не была!
— Я ошибаюсь?
— Ты ошибаешься!
— Может быть… Ну, а если вас ничего не связывает, проконсультируйтесь меня, Настюш, по одному профессиональному вопросу в рамках твоей компетенции.
Он приобнимает меня за талию, и мы прогуливаемся по больничному скверу.
— В твоём исследовании есть часть с электрошоковой терапией. Если медикаментозная терапия вызвала потерю памяти, то после электрошоковой терапии потерянные эпизоды уже не восстановимы. Так?
— Да. Электроимпульс разрывает нейронные связи. А нейронные связи — это и есть память. Сейчас лечение проводят только слабыми токами. И разрывают они только слабые нейронные связи. Страдает обычно краткосрочная память или те нейронные связи, что уже нарушены. Поэтому после некоторых медикаментов ЭШТ противопоказана. Иначе…
— Отлично. А какие показания для ЭШТ?
— Депрессия… суицидальные настроения… зачем тебе? Ты что, хочешь… отформатировать мозги Зольникова?! — доходит вдруг до меня.
