– Да! – зловещим шепотом процедила я.
– Почему?
Я думала, он издевается. Нет, всерьез интересуется.
Заглянула в комнату к сыну. Спит, зайчик. Вытащила из-под него игрушечного медведя размером с упитанного младенца. Половина шестого. Лежу на полу в комнате ребенка, подложив под голову медведя. Укрылась детским пледиком. А если положить две подушки, медведя и сесть сверху, то муж точно задохнется? Или операцию ему сделать? Говорят, что-то вырезать надо. Только не помню, что именно.
В шесть утра включила фен и густо замазала круги под глазами.
– Что ты так грохочешь? – спросил недовольный муж. – Я на цыпочках хожу, а ты тапочками скребешь по полу.
Приехала в студию. Помимо меня женщин будит поэт. Пять минут я бужу, пять минут – он. Сидим в комнатке, пьем чай.
– Вы настоящий писатель? – спрашивает поэт.
В семь утра вопрос кажется нормальным. В семь утра, когда я вообще ничего не соображаю, мне все кажется нормальным.
– Не знаю, – отвечаю я. – А вы?
– Настоящий. Знаете, кто мне это сказал?
– Кто?
– Петухов.
– А он кто?
– Он – настоящий.
Мы отхлебнули чай.
– Знаете, почему я поэтом стал?
– Почему?
– Петухов подошел ко мне и так и сказал: «Ты – настоящий». Тогда-то я и стал поэтом.
– Понятно. А почему вы поверили именно Петухову?
– А кому же еще тогда верить? Только ему. Больше никому нельзя. А давайте мы с вами пойдем грибы собирать? А я вас буду фотографировать.
– Зачем?
– Что – зачем?
– Фотографировать?
– А, значит, против грибов вы ничего не имеете?
– Имею. Я их не люблю. Вообще не люблю гулять. И по лесу не люблю, и грибы искать не люблю.
– Любите. Вы просто еще этого не знаете.
– Знаю. – Я начала бурчать. Я всегда по утрам бурчу, пока кофе не выпью. Муж со мной вообще не разговаривает, пока я литр кофе не выпью. Боится. Есть только две вещи, от которых я по утрам просыпаюсь радостно, – кофе и когда ребенок ногами пихается.
– Вы сангвиник, – говорил тем временем поэт. Он не спрашивал, а констатировал.
– Холерик.
– Филфак МГУ.
– Журфак МГИМО.
– Не замужем.
– Уже десять лет.
– Жаль. А могли бы за грибами сходить.
Позвонили из пиар-отдела и сказали, что нужно сходить на радио. Не помню, откуда пошла эта присказка – «Лесть, наглая, в лицо, – приятно». Вот они тоже так со мной разговаривают, что я прямо растекаюсь. И как на радио хотят только меня, и как им будет приятно, что приду именно я, и в каком они восторге от книг. Согласилась.
– Какое хоть радио? – спросил муж, когда я его попросила вернуться пораньше, чтобы отпустить няню.
– Не помню.
– Какая частота?
– Говорю же, не помню.
– А сколько минут? Прямой эфир или запись? Интервью или книжный обзор?
Вот муж у меня профессионал. А я так растеклась, когда мне про меня рассказывали, что ничего не спросила. Муж мне часто говорит: «Ты вроде умные книги пишешь, а в жизни – дура дурой». То есть он имел в виду, что я вечером, по пробкам, бросив сына и не разогрев ему ужин, попрусь бог знает куда не пойми зачем. Ради того, чтобы три минуты что-то говорить. То, что никто не услышит.
Я от такого отношения к себе вспомнила, как называется радио. Муж сообщил, что бояться и волноваться нечего – радио это на Москву не вещает, а передача идет пять минут после двенадцати ночи. Я буду в записи, так что все вырежут. Это он на сайте радиостанции прочитал.
Поехала. Центральный вход был закрыт – что-то там прорвало и срочно чинилось. Заходить нужно было с другой проходной, как сказал мне охранник. Я еще обрадовалась, что приехала на пятнадцать минут раньше – как раз было время обежать вокруг здания и не опоздать. Стою жду. В назначенное время звоню женщине по имени Маргарита, которая должна была встретить.
– Здравствуйте, это Маша, вы меня встретите? Я уже подъехала.
– Ой, Маша, у нас совещание тут, скоро буду, подождите, пожалуйста, – сказала Маргарита. Фоном шел смех и звон посуды.
Через пятнадцать минут, когда под взглядами охранника стало неуютно и два раза позвонил муж, чтобы спросить, чем кормить ребенка, где это лежит и какого фига я там торчу, прибежала запыхавшаяся Маргарита. На улице было холодно – зима, а она – в тоненькой кофточке с одним голым плечом. Раскрасневшаяся, волосы развеваются.
– Вы – Маша? – накинулась она на меня.
– Я.
– Что вы тут делаете? Я уже все входы обегала. Я же сказала, где ждать.
– Там ремонт и закрыто.
– Да? Точно?
– Точно.
Я чувствовала себя виноватой. Как всегда в незнакомом месте с незнакомыми людьми. Мне кажется, что я все перепутаю и все будут меня ждать.
– Ладно, пойдем. Где пропуск? – спросила строго Маргарита. Она отдышалась и начала замерзать.
– Не знаю, у меня нет, – сказала я.
– А почему не получила?
– Там ремонт и закрыто.
– Я должна туда бежать? – спросила Маргарита то ли меня, то ли себя, то ли охранника. Охранник кивнул – «бежать». Маргарита убежала. Позвонил муж, я сказала, что еще не вошла, он сказал, что Вася не умеет себя вести. Совершенно. И надо с этим что-то делать.
– Я сейчас не могу. Приеду – разберемся, – промямлила я в трубку. Да, муж прав, он всегда прав.
– Я тебе говорил, что это потерянное время? Кстати, почему он не ест вилкой?
– Кто – он?
– Наш с тобой сын. Он ест макароны руками. Почему, я спрашиваю? Раньше ел нормально, почему теперь ест руками?
– Может, мама ему игру показала?
Я в таких ситуациях все спихиваю на маму. Муж тещу уважает и побаивается. А мама действительно могла показать Васе, как засасывать огромную спагеттину. С таким громким чпоком. Очень весело, и ребенок сыт.
– Пошли наконец? – услышала я голос Маргариты и выключила телефон. Она стояла грозная, от нее несло жаром. Пропуск отдали охраннику, я семенила следом. Маргарита шла очень быстро.
– Ты хочешь, чтобы я воспаление легких получила? – прикрикнула она на меня. Я послушно зацокала каблуками.
Она завела меня в комнатку и убежала – «У нас совещание, подожди». Минут через десять вернулась. По-прежнему пышущая жаром, но уже улыбающаяся.
– Вы – Эвелина? – спросила она радостно.
