– Схуднул, – констатировал он. – А Кира где?
– За хлебом пошла, – повторил Тарас.
Эдик немного подумал.
– А ты чего не пошел?
И правда? Чего он не пошел? Мог ведь сорваться и догнать, шли бы сейчас во «Флакон» пить горячий шоколад с красным перцем.
– Да вот, комментарии ищу старые, надо удалить, – зачем-то начал объяснять Тарас.
Эдик покивал. На голове у него остался только седой пух.
– Долго еще искать?
– Их много, часа два убью… – пробормотал Тарас.
– А ты по одному не ищи, ты их скопом!.. – подсказал Эдик и растянул рот в улыбке, обнажая голые десны. – Ладно, пойду я. Спать хочу.
Развернулся и побрел к себе, тяжело опираясь о стену. А Тарас остался сидеть, прислушиваясь к шаркающим шагам Эдика, пока тот не заскрипел диваном. Потом перевел глаза на потухший экран ноута, разбудил его и полез в настройки аккаунта. Комменты и правда можно было удалить скопом.
Кира вернулась домой к закипевшему чайнику. Где она пропадала целый час, Тарас решил не уточнять. Поставил перед ней кусок остывшей шарлотки, сам глотнул чая и сел напротив.
– Значит, стольник?
Кира равнодушно ковырялась в пироге, задумчивая до отстраненности. Хотелось схватить ее за плечо и встряхнуть, оживить немного, чтобы вернулась в себя, в кухню, в их с Тарасом вечер, который он мог провести с жующей шпинат Деточкиной, но приехал сюда. От таких мыслей стало совсем уж неуютно, Тарас сделал еще один глоток и только потом понял, что чай горячий, а обожженный язык ничего не чувствует.
– За меньшее я туда не сунусь, – наконец ожила Кира. – Там какая-то хтонь непонятная. Сектанты даже…
– Начиталась уже? – хмыкнул Тарас.
– А ты вообще гуглил, что это за место?
– Ну, стоит себе недострой, по нему лазают маргиналы. Ничего такого.
– А про подвал читал?
Тарас покачал головой. От шарлотки тянуло сладкой корицей. Он отпил чаю, чтобы сглотнуть слюну. Все равно ошпаренный язык не почувствовал бы особой разницы – ему что чай, что пышный бисквит с яблоком.
– Там тусовались сектанты, – начала Кира. – Самый настоящие. Проводили черные мессы. Жертвы всякие. Только представь, в черте Москвы…
– Если это было в девяностых, то вообще не удивлен, – вставил Тарас, но Кира не стала слушать.
– Они вначале животных мучили. Со всего района там пропадали то собаки, то кошки. Их потом находили с лапами перебитыми. Жуть же!
– Жуть.
Тарас подпер кулаком щеку там, где уже начиналась борода. Он и сам не знал, зачем ее отрастил. Наверное, чтобы казаться себе старше, самостоятельнее. Хоть как-то отличаться от мальчишки, что вырос с Кирой в одном дворе. Иногда он смотрел на себя в зеркало и думал, что кто-то в шутку наклеил на него темные волосы и надо бы поскорее оторвать, пока мама не заметила. Правда, маме борода нравилась. «Совсем мужичок», – говорила она, гладила его по щеке и тут же уходила, смущаясь этой нежности.
– Ты меня не слушаешь, – дернула его Кира. – Потом люди стали пропадать! Понимаешь? Сектанты перешли на людей! И тогда к ним нагрянул ОМОН. Пишут, что попали они прямо на черную мессу в подвале…
– И радостно присоединились? – не удержался Тарас.
– Да ну тебя, – сморщилась Кира. – Их перебили прямо там. В подвале. От всей этой шумихи подвал рухнул. А потом его еще и водой затопило.
– И откуда там вода?
– Так подземная речка течет прямо под больницей. Знаешь, как называется?
Кира даже порозовела от удовольствия.
– Как?
– Лихоборка! Атас, правда? Короче, сектантов перестреляли, подвал рухнул, Лихоборка разлилась и затопила там все. Потом подвал хорошенько промерз. И вишенка на торте – тела сектантов до сих пор остаются там…
Тарас шумно выдохнул и закатил глаза.
– И ты в это веришь?
Кира посмотрела на него с издевкой.
– Нет, конечно. Но Южин-то собирается там снимать, значит, он верит. Заинтересован в этой дичи. А интерес в таких местах дорого стоит. Сто тысяч минимум.
Откинулась на спинку стула и мечтательно заулыбалась.
– Было бы, конечно, неплохо, – осторожно согласился Тарас. – Эдику сиделку месяца на четыре, точно.
Кира поджала губы, кивнула нехотя, мол, да, месяца на четыре.
– Связывайся с этим сумасшедшим. Говори, что мы готовы встретиться. Будем обсуждать.
Хлопнула по столу, глянула почти весело.
– Чего раскис, Тараска? Снимем дурацкий фильм. И заживем.
Ее веселость горчила неясным отчаянием. В том, как подрагивали пальцы, пока она собирала крошки со стола, читалось жгучее напряжение: потяни – и лопнет.
– А ко мне Эдик приходил, – сказал Тарас, надеясь ее отвлечь.
Собранные в ладонь крошки высыпались обратно.
– Да нормально все, поболтали просто.
– Дед ни с кем не болтает, – процедила Кира и принялась смахивать крошки на пол.
– Зря ты на него так, – не удержался Тарас. – Вялый, конечно, но не критично. Ему бы на улицу выйти, проветриться. Пока еще тепло.
– Он из дома уже год не выходит.
Кира уставилась перед собой, пряча глаза от Тараса.
– Я в июле пыталась его вытащить, так он расплакался на площадке.
Этого Тарас не знал. Сложить двух Эдиков – того, который учил их кататься на лыжах в Гончаровском парке, и того, который год сидит взаперти, не выходило на физическом уровне. Просто не укладывалось в голове.
– А врачи чего?
Кира вздохнула.
– Что вы хотите, говорят, пожилой человек. Сейчас и молодые пачками мрут, – дернула щекой. – Выкатили нам сводку, сколько людей моложе тридцати умирают от инфаркта.
Под ребрами тут же кольнуло и разлилось тяжестью. Тарас заставил себя ухмыльнуться.
– Вот это я понимаю жуть. А сектанты утонувшие – страшилки для детей.
– Как раз под аудиторию Южина. – Кира поднялась. – Ты все комментарии подтер?
– А то! Сразу скопом. Меня Эдик научил.
Кира округлила глаза.
– Кажется, идеальной сиделкой деду будешь ты.
– Меньше чем за стольник не пойду.
И первым засмеялся.
– Ладно, – решил он. – Надо выйти с Южиным на связь. Перетереть кое-что.
– Да отсюда звони, я пока отцу ужин разогрею.
– Не, тоже домой надо, по дороге зачекаюсь с ним.
И засобирался – подхватил рюкзак, начал вытаскивать кроссовки с полки. Кира топталась рядом, ничего не говорила, но Тарас видел, как ей не хочется, чтобы он уходил. Можно было остаться. Обрисовать планы, подумать над фильмом, погоготать над Южиным и его тупыми видосами, сидя рядом на диване. Только диван остыл. Их тепло выветрилось, оставив смутное раздражение.
