Дети либо бегали к Речному, либо возились у турника, может быть, хоронили мух в морковных гробах или жуков в картофельных мавзолеях.
Самые обычные люди, которых не заботит история зданий, их архитекторы, владельцы, художники, рисующие мертвецов вместо героев Гюго.
Пожалуй, Саше нравился дом.
Потому что он познакомил их с Ромой.
Потому что нашел маме подругу.
Потому что в нем имелся уголок для книг и плюшевых игрушек.
А что до маленьких тайн – у кого их нет?
Даже у Сашиной мамы была тайна.
Во втором классе Саша Алексина и ее сосед по парте Стас изрисовали себе руки фломастером. Намалевали сердечки, звезды и пауков. На вопрос учительницы, что это за дикари завелись в их школе, Саша пояснила: они сделали татуировки.
– Татуировки наносят себе бандиты! – сказала учительница.
И только тут Саша поняла, что у ее мамы есть татуировка. Бледно-синий браслет на предплечье. Она видела чернильный узор сотни раз, – хотя мама его прятала под рукавом, не афишировала особо, но прежде Саша не осознавала, что это именно тату, краска, загнанная под кожу иглой.
Что ее «не ковыряйся в носу»-мама, ее «не говори с набитым ртом»-мама, ее «держи спину ровно и прекрати сутулиться»-мама имеет секреты, что у нее была жизнь до рождения дочери.
Восьмилетняя Саша попыталась смоделировать мамину жизнь до появления себя, и у нее заболела голова. Мысль не умещалась в черепной коробке.
На руках дяди Коли красовались наколки, дяде Коле позволительно было изображать бандита. Но мама…
– А почему ты сделала это? – спросила Саша, придя с уроков.
– Сделала что?
– Татуировку.
– Я была молодой и глупой, – сказала мама, и фраза стала для Саши откровением. Мама была глупой! Мама совершала ошибки!
Взрослея, Саша свыклась с этим, она узнала маму лучше, и ей было лестно, что мама чуть-чуть бандит. Вдруг мама не расписалась с дядей Альбертом, потому что бандитский кодекс запрещает регистрировать браки?
Второклашка Саша огласила, что, достигнув совершеннолетия, отправится к тату-мастеру и набьет себе что-нибудь небольшое и женственное.
(Что-нибудь небольшое и женственное на лбу, – хохмил папа.)
В семнадцать она решила попридержать коней. Ее вкусы менялись слишком часто.
У доходного дома были замаскированные татуировки и свои секреты. В сто двадцать один год это вполне нормально.
Завершение маминого отпуска Алексины отпраздновали ванильными коктейлями. Было лень тащиться в город, и они выбрали «Водопой». Стемнело, небо усыпали звезды. Завели свою нудную песню комары. Саша закинула ноги на ограду, окружающую террасу, и воображала, что вселенная обрывается за ее кедами, что там нет ничего, кроме мрака. Глупец, рискнувший удалиться от «Водопоя», будет вечно блуждать в потемках, питаясь мошками.
– Я читала, что в Африке готовят котлеты из комаров, – сказала она.
– Сплошная польза, – отозвалась мама, посасывая коктейль, – белок!
Кафе было пятном света посреди гудящей темноты. Под тентом болтались лампочки, приманивали мотыльков.
Вышла официантка, спросила у единственных посетителей:
– Ну что, четвертая квартира? Добавки?
– Почему нет?
Официантка ушла в закусочную, и мама сказала, понижая тон:
– Несчастная девочка. Света говорит, у нее дважды прерывалась беременность. Муж бросил ее из-за этого.
– Вы там со Светой кости соседям перемываете?
– Ну что ты!
Мама хлопнула себя по бедру:
– Нужно запастись пластинками, иначе комары сделают котлеты из нас.
Они шли домой, наслаждаясь погожим вечером. Под мостом ворчала Змийка, как недовольный тролль.
Телевизор транслировал мультфильм для детей-полуночников, Саша слышала писклявые голоса персонажей:
– Иногда, чтобы что-то получить, надо это что-то попросить!
– Попросить, и все? – Саша, лежа в спальне, подумала, что это могли переговариваться сова и слоненок, так в ее представлении и звучали мультяшные зверьки.
– Дааа! – отвечала мудрая сова, ну или кому принадлежал голос. – Попроси и забирай!
«Если бы это было реально», – вздохнула Саша.
Да, ее не беспокоили дурные сны. Но в десяти минутах ходьбы от доходного дома ее приятель ворочался на влажных простынях под постерами Оззи Осборна и Мэрилина Мэнсона.
Под боком хрустел песок, покалывал кожу.
Рома распахнул глаза и уставился на шлейф сухих водорослей, тянущийся от него к воде. Встал резко. Песчинки прилипли к локтю, запачкали скулу. Он заморгал в такт с колотящимся сердцем.
На нем были плавки и майка, одежда, в которой он засыпал. Но засыпал-то он в кровати, а очутился…
За усеянным ракушками пирсом чернел остов сгоревшего лодочного ангара. Деревья шевелили ветвями над парапетом, словно перешептывались. Река подернулась седой дымкой.
«Сон! – сообразил Рома, и груз свалился с плеч. – Яркий, реалистичный сон».
Он вспомнил кинозал при шестинском «Ашане», где крутили короткометражки, якобы в 4D-формате. Опрыскивали зрителей водичкой, обдували вентилятором, создавая эффект погружения в происходящее на экране.
Сон был не просто четкой объемной картинкой, но и запахом (тина, сырая рыба, песок), звуком (шелест волн, пение цикад и перекличка ночных птиц), сон остужал тело ветерком с речной моросью, и камушки впивались в пятки.
Строго говоря, это ни капли не походило на сны. Рома перенесся в яхт-клуб.
На губах затеплилась идиотская улыбка. Он, словно мальчишка, обнаруживший за скучными серыми дверями аттракцион, вертел головой. Туман клубился, сворачивался петлями. Река была белой, молочной. Листья каштанов прихватил лунный иней. Ошеломляющих размеров луна, щербатый щит, висела на небе. Или, кто знает, стояла стоймя в болоте – он видел две ее трети, возвышающиеся над старым парком.
Рома собирался крикнуть, чтобы послушать эхо, но его опередили: дальняя часть пляжа взорвалась гортанным хохотом. Около ржавых стендов припарковался зеленый «запорожец», возле него стояли четверо подростков. Они смеялись и толкали друг друга, падали на песок. В сиянии луны Рома различил их спортивные кофты. Капюшоны скрывали лица.
Сон превратился в кошмар.
Это они. Те отморозки. Они держат биты в машине…
Рома царапнул свое запястье, стукнул ногой о парапет и поморщился. Боль обожгла пальцы. Но не разбудила.
Бежать!
Парни не замечали его. Прячась в тени бетонного барьера, он двинулся к лестнице, взлетел по ступенькам. Хохот затих.
