Рис. 3. Талант, погребенный собственноручно.
С двадцать шестого года квартиры уплотняли жильцами, дом Махонина переквалифицировался то в санчасть, то в сельскую школу, но чаще пустовал – сказывалось месторасположение. Чудом пережил войну. В шестидесятые вовсю заработал комбинат, и шесть квартир наконец-то снова заселили жильцы. Провели водопровод и газ. Рассчитывалось, что не сегодня завтра город вплотную подберется к Водопою.
И один в поле воин – говорит известная пословица. Самый обычный жилой дом с самой нетривиальной биографией – еще один удивительный артефакт прошлого, который вы можете встретить в нашем городе.
Г. А. Вещук.
Саша оторвалась от статьи и посмотрела на стену, туда, где под обоями таилась муха. Рисунок, который она повредила шпателем, а дядя Коля дополнил своими каракулями.
Пересела за компьютер. Возникло ощущение, что она участвует в расследовании и вот-вот узнает невероятный секрет.
«Виктор Гродт», – вбила Саша в поисковике.
«Виктор Гродт, художник», – уточнила.
Гугл выдал две ссылки на художника Гродта, а дальше предлагал почитать про разных Викторов из Гродно.
Саша щелкнула мышкой.
Мемуары о богемном кабаре «Бродячая собака» были обширны, но Гродт упоминался в них одной строкой, затененный именитыми посетителями кафе: Маяковским, Ахматовой, Мейерхольдом.
«Бывали в „Собаке“ и совсем экзотические, маргинальные личности, например, художник-график Виктор Гродт, молодой люмпен, проявлявший интерес к оккультизму и всему запретному».
Вторая ссылка привела на сайт, посвященный забытым художникам Серебряного века.
Пять работ Гродта и фотопортрет, попавший в «Вестник старины». На трех картинах были персонажи Гюго. Яростный, похожий на безумного монаха, каторжник Жан Вальжан. Малышка Козетта, глазастая, как герои аниме. Агонизирующая Фантина.
Иллюстрации были мрачны, темны и чертовски талантливо исполнены. Сашу заворожили тончайшие линии (прожилки на крылышках мухи), обилие деталей, то, как рисуя плоское, избегая теней, художник добивался объема. Она вновь подумала о средневековых анатомических трактатах, где модели были аккуратно распилены и выставляли напоказ сокровенное. Штрихи Гродта напоминали структуру мышечной ткани, какой ее рисуют в учебниках по миологии.
Персонажи Гюго в версии Гродта могли быть трупами. Забальзамированными, насаженными на шесты.
Но наиболее сильное впечатление произвела следующая иллюстрация. Осьминог, сражающийся с водолазом.
Карандашный набросок вызвал ассоциации с картинками, которые показала ей Ксеня.
– Ты же любишь Японию, – сказала подружка.
На картинках спруты, угри, мурены и миноги спаривались с девушками, и девушки определенно получали удовольствие от происходящего.
– Мерзость! – воскликнула шокированная Саша.
– Мерзость, – прошептала она, глядя, как похотливо сжимает осьминог водолаза.
Подстегнутая морфием фантазия Гродта наделила иллюстрацию жутковатой чувственностью. Присоски моллюска были пухлыми, почти человеческими сосками. Витки щупалец жадно оплетали бедра кричащего водолаза, но кричал ли он только от боли?
Саша кликнула на пятую картинку, черновой набросок.
Малейшие сомнения развеялись.
Там были мухи. Но не они являлись центральным персонажем рисунка.
Грифель – с нажимом, остервенело – начертал объятое пламенем демоническое существо. Частично это был автопортрет, в чертах лица узнавался сам Гродт. Он пририсовал себе раскосые глаза. Над головой росли козлиные рога, за спиной – крылья насекомого. Руки были согнуты в локтях и подняты вверх, демон словно кормил с ладоней парящих кругом мух. Вместо ног были мушиные лапки, а грудь усеивали раны, как отверстия на теле суринамской лягушки. Или как крошечные печи, учитывая огонь. В дырах находились младенцы.
В углу рисунка чернела надпись: «Баал-Зебуб».
Саша закрыла вкладку. Ей стало не по себе от того, как таращатся на нее монголоидные глазища чудовища.
Гугл рассказал, что Баал-Зебуб был божеством ассирийцев и вавилонян. Его почитали в Ханаане, Сирии и Финикии. Согласно Ветхому Завету, язычники приносили кровожадному богу жертвы – младенцев, которых запекали в специальных сосудах. Баал-Зебуб (какое мерзкое имя, словно звериный рык) повелевал мухами, символом нечистоты, в том числе духовной.
Будь у Саши талант Гродта, она бы не тратила его на скверных божеств.
– Послушай-ка.
Она перечитала статью из «Вестника старины» вслух, для мамы.
– Ну точно, – резюмировала мама, – а я гадаю, где я видела такую архитектуру. Музей! Окна, как в городском музее.
– Бог с ним, с музеем. Художник, который покончил с собой!
– И что?
– Он жил в нашей квартире.
– Кто тут только не жил за столетье с четвертью.
Мама, в отличие от Саши, не была впечатлена.
«Век назад, – подумала Саша. – Субтильный неудачник, выплюнутый столицей».
Она представила, как Гродт, сгорбившись, царапает на стене муху, а в соседней комнате, быть может, посапывает его мать. Дорисовав, он выходит из квартиры и бредет на третий этаж…
Саша понимала издателей, отказавшихся сотрудничать с художником. Чего доброго, после похотливых осьминогов он бы всунул куда-нибудь и своего Зебуба.
Ток-шоу закончилось. Мама пошла в душ.
Саша выскребла из тайника сигарету. Иллюстрации Гродта не давали покоя.
Она прихватила мусорные пакеты и вынырнула в подъезд.
Во дворе было пусто. Серп луны пропорол мешковину туч. Балом правили комары и жабы.
Девушка зашла за угол, выбросила мусор в контейнер. Двинулась от дома в темноту позднего июльского вечера. Кто-то из жильцов оборудовал у кромки болотных зарослей зону отдыха. Столик, простецкие стулья-пеньки, вокруг – вкопанные покрышки. Примитивный кирпичный мангал с остывшей золой.
Саша села за стол. По его прорезиненной, изрезанной ножом поверхности бежала жужелица. Саша закурила, размышляя о Гродте. Чувствительный человек, он бы обиделся, узнав, как обошлись с его граффити.
Докуренная сигарета полетела в золу.
Саша встала.
Черный вход, замурованный давным-давно, был откупорен. Окна сияли. Не светом ламп, а мечущимися помехами, будто изнутри к рамам приставили барахлящие телевизоры. Белый шум, копошение тысяч светлячков.
«Я же сплю!» – осенило Сашу.
Она вспомнила, что покурила за столиком и вернулась в квартиру, пожелала маме сладких снов, потом переписывалась с Ксеней и Ромой. И вырубилась.
Окна рябили, потрескивали. Дом мерцал, а над ним маячила огромная круглая луна.
