— Таман-тан, пожените нас, — без всяких вступлений требует галлиец.
От такого заявления даже у всегда невозмутимого хана ползут брови вверх.
— Это так срочно? — удивленно спрашивает он.
— Срочно, — кивает Герхард. — Я, знаете ли, обещал.
— А почему я? — не понимает степной хан. — У вас же свои жрецы.
— Вы ближе.
— И какая причина этой срочности? Девушка беременна?
— Нет! — в один голос восклицают Людмила и Герхард.
— Родители против?
— Нет, — раздумчиво отвечает Людмила. — Отец против не будет.
— Я ее соблазнил и хочу поступить как честный мужчина, — заявляет Герхард.
— Как честный мужчина, ты должен пойти к ее отцу, а не ко мне.
— К нему я схожу потом, — махнул рукой мой охранник. — И по славским обычаям свадьбу сыграем, и по галлийским еще. Главное, пожените нас сейчас, и все будут счастливы. Особенно я сегодня ночью.
Я ахнула от такого заявления, Людмилка залилась краской, потупилась, но возражать не стала. Конечно, зная Герхарда, я даже думать не буду, кто кого соблазнил: если бы девушка ждала от него первого шага — дождалась бы аккурат к тридцатилетию. Однако Людмила на него хорошо влияет: вон он какой дерзкий стал!
— Девушка согласна? — спросил хан у моей кузины.
— А разве это важно? — с невинным видом спросила я. — Я слышала, что мнения женщины никто не спрашивает!
— Так Герхард и не мой сын, — с весельем в голосе ответил Таман. — И потом — поздно уже конюшню закрывать, коли лошадь убежала. Так девушка согласна?
— Согласна! — твердо ответила Людмила, вздернув подбородок.
— Своей властью, как хан и владелец этой земли, я отдаю Людмилу в супруги Герхарда. Отныне он отвечает за ее жизнь и все поступки, должен заботиться о ней и о рожденных ей детях. Куда муж — туда и жена. Пусть будут их кони быстры, шатер крепок, а ночи светлы.
Герхард по галлийскому обычаю крепко поцеловал теперь уже жену в губы, а она лишь пискнула.
— Время праздновать! — хлопнула в ладоши Наймирэ. — Чем больше пир, тем больше богатства и детей будет в шатре.
— У меня вообще никакого пира не было, — прошептала я. — Обидно.
Тем временем женщины действительно затеяли праздник — выкатили большой котел, в котором собрались варить традиционную баранину, где-то вдалеке закололи ягненка, начали стелить на землю ковер, на который выставляли всё, что было в домах. Кто-то заиграл на свирели. Женщины надели нарядную одежду и достали бубны. На голову Людмилы надели серебряный обруч со звенящими подвесками, на бедра повязали яркую шаль с золотыми кистями. На белых руках нарисовали ритуальные узоры хной, подвели глаза и светлые брови черной краской, отчего взгляд вдруг стал загадочным и глубоким.
Вернувшиеся с работ мужчины выкатили откуда-то бочку с вином. Зазвенели серебряные кубки, понесся запах мяса, свежих лепешек и специй. Женщин усадили на один край ковра, мужчин — на другой, и только новоиспеченные супруги сидели рядом, трогательно краснея (оба) от довольно фривольных пожеланий жизни «сладкой как кускус и острой, как перец». Герхард в супружеской постели, оказывается, должен быть неутомимым, как самый выносливый конь, а Людмилка — податлива и покорна, как глина.
То и дело кто-то не выдерживал и пускался в пляс — сначала мужчины, потом вышли и женщины. Пользуясь суматохой, я ускользнула между шатрами и вернулась к себе. Здесь всё еще лежали брошенные книги, бумага и перья, булькало на очаге забытое мясо — хорошо, что огонь почти погас. Недалеко, вяло пощипывая траву, гуляла Людмилкина лошадь. Острое желание уехать отсюда в очередной раз охватило меня — не потому, что я действительно хотела покинуть Степь. Нет, я вдруг ощутила, что всего лишь трофей в жизни Аяза. У меня не будет и такой свадьбы; не будет ни белого, ни красного, как то принято в Славии, платья. Не будет гостей и родителей рядом, не будет пира. Даже брачной ночи — и той не будет.
Другого мужа я уже не хотела, даже помыслить не могла, что кроме Аяза, кто-то может ко мне прикоснуться. Кроме того, я чувствовала, что он меня не отпустит и найдет, даже если я уйду. И… мне его не хватало. Он умел меня слышать. Вот только я уже поняла, что тот Аяз, которого знаю я, и тот, который настоящий — это разные люди. Некстати вспомнилось, что его кнут — это не просто элемент красивого танца. Он уложил десяток бандитов в одиночку. От воспоминаний меня неожиданно затрясло, по телу прокатилась волна липкой слабости. Я присела, задыхаясь. Что со мной? Неужели я что-то не то съела на чужой свадьбе? Но слабость ушла, и я успокоилась. В конце концов, Аяз ни разу не причинил мне вреда. Даже если он страшен для врагов — что мне с того? Мой отец — герой войны с Франкией. Он убивал и не раз. Я же его не боюсь. И мама тоже не боится.
--
Прошло две недели, а Аяз так и не вернулся. Я начала волноваться. Что могло его задержать? А если с ним что-то случилось? А если он… нашел себе другую? Так же как меня — захотел и заполучил.
Герхард с Людмилой меня откровенно раздражали: они противно улыбались друг другу, миловались, когда думали, что я не вижу, и утром выглядели сонными, но счастливыми. Мне было обидно — у меня-то лишь одна ночь и случилась. А так хотелось понять — не привиделась ли мне она? Действительно ли супружеская близость — такое счастье, как я запомнила? Впрочем, судя по довольной роже медведя — действительно, так и есть.
Несколько раз я спрашивала хана, где же его сын, но он только пожимал плечами: строительные материалы — дело такое, что Аяз мог и задержаться. Задержаться! Я понимаю, на день-два! Но не на седьмицу же! И когда, наконец, я завидела вдалеке маленький силуэт всадника, сердце вдруг заколотилась о ребра с такой силой, что в глазах потемнело. Снова на меня накатила слабость, подгибающая колени. Вдруг затошнило от волнения и страха. Вот сейчас он приблизится — и что я ему скажу? Неужели он не поймет, что раз я здесь и жду его — то теперь точно никуда не денусь? Потому что сказать о своих чувствах словами я точно не смогу.
Всадник не торопился, и я вдруг поняла, что произошло что-то нехорошее. Разлюбил? Изменил? Встретил другую? Что могло произойти за три недели? Сжала руки в кулаки и вскинула голову. Я леди Оберлинг. Что бы ни случилось — унижаться не буду.
Аяз медленно подъехал, расседлал лошадь, обнял ее и что-то прошептал в ухо, отчего Ведьма фыркнула, махнула хвостом и самостоятельно потрусила к пасущемуся недалеко от стана стаду. Не глядя на меня, мой супруг пошел к бочке, зачерпнул воды деревянным ковшом и жадно напился, не замечая, что вода льется на белую рубашку с кружевами на рукавах и светлый, расшитый цветами жилет. Я молча ждала, не решаясь заговорить. Когда он, наконец, изволил заметить меня, я по-настоящему испугалась — мне вдруг показалось, что это совершенно чужой человек.
Не спуская глаз с моего лица, муж медленно расстегнул жилетку, развязал завязки манжет, распустил ворот белоснежной франкской рубашки. Стянув жилет, отшвырнул его куда-то в сторону, принялся вытаскивать рубашку из брюк. Я сглотнула, чувствуя, как одного взгляда на его смуглое гладкое тело, на напрягшиеся мышцы живота, на сильные руки и плечи, по моему телу прошлась горячая волна. Он подошел ко мне почти вплотную; никакого постороннего запаха на нем не было. Он пах солнцем, пылью и потом.
