В морозном воздухе что-то теплое коснулось щеки наемницы. Ещё одна горькая обжигающая слеза.
Дверца возле неё настойчиво распахнулась изнутри. Катрина опустила голову, накрыла блестящие глаза мокрыми ресницами и села в машину. Сегодня она больше не могла противостоять Зану. Но с годами боль внутри неё наберет столько мощи, что погубит даже ад.
Черный Роллс-ройс тронулся дерзко навстречу заре.
Глава 20. Багровый снег
Requiem aeternam dona eis Domine[1]
Любовь не спасет мир. Не спасет жизни людей.
Сегодня окрашенная пороком кровавой жажды любовь убила жизнь.
Это начало, и это конец.
Ярко светило солнце. Шторы церемониального зала открыли, чтобы слуги могли свободно работать в доме после ночи бала памяти. Вэллкаты должны были уехать первыми, и слуги готовили всё к их отбытию. В золотисто-белых лучах солнца, столпами вливающихся через высокие окна, блестела кровь. Весь пол в церемониальном зале был залит кровью. Стены окрасили алые блики отраженного света, и зал напоминал неведомые дали ужасного мира, где в свете дня мерцают озера крови. Зеркала на стенах лишь преумножали бескрайность этой обители боли.
Над багровым озером высился портрет в тяжелой раме. Женщина в белом платье удовлетворенно и чуть скорбно смотрела с портрета поверх кровавой глади. Её глаза казались теперь огненными. Кровь заливала и надгробную плиту с именем Лауры, постепенно засыхая в каждой трещине и щели.
Бессмертные, вдоволь насладившись пиршеством, спали в комнатах поместья Вормана. Слуги работали тихо, чтобы не потревожить покой мертвецов. А смертные, прибывшие вчера по приглашению, более не произведут ни шороха, ни вздоха. Их останки дожидались кремации во флигеле.
В кабинете шторы оставались задернуты. И узкий лучик света, пробившийся между ними, делил комнату пополам. Здесь витали остатки изысканного дыма от сигар, которые ночью раскурили гости, обсуждавшие с Норбертом дела кланов. Часть помещения со входом в кабинет и противоположная от него тонули во мраке. Из темных глубин бледно поблескивали углы и полки полированной мебели. Луч касался письменного стола, записной книжки на нем, белого чернильного пера и чернильницы.
Когда Виктор, ещё не помышлявший о том, чтобы отойти ко сну из-за слишком насыщенной событиями ночи, вошел в кабинет, он замер, увидев полоску солнечного света, пролегающую от окна. С полминуты он поразмышлял, сможет ли закрыть шторы сам, или ему стоит позвать слугу. Решил позвать слугу и направился к двери, когда из темноты прозвучал смутно знакомый низкий голос:
— Куда же ты, Виктор?
Хозяин дома в недоумении повернулся к окну.
— А я-то думал, мне показалось, что здесь кто-то есть, — сказал он, прищурено вглядевшись сквозь свет. — Ты не можешь выйти из-за солнца?
— Я не хочу выходить, Виктор. Я сама открыла эту штору.
— Я тебя умоляю, зачем? — воскликнул лорд-маршал.
— Чтобы посмотреть на него.
— На кого?
Некоторое время ответа не было, а прозвучав, ответ показался размытым, походившим на начало нового разговора:
— Сегодня какой-то необычный день, верно?
— Я не знаю. Много ты видела истинных дней в своей жизни, чтобы судить о них? — мягко улыбнулся Виктор, опасливо стоя у двери в глубокой тени.
— Почему ты разговариваешь со мной так, как разговаривал с Катриной? — требовательно спросил голос.
Улыбка с лица Виктора тут же сошла. Он быстро хотел что-то сказать, но не нашел ни единого слова, ведь девушка, стоявшая у окна по ту сторону света, Виктор уверен, и была Катриной. За солнечной дымкой угадывались её изящные плечи и черные волосы, уложенные на косой пробор и томно закрывающие часть лица. Однако это все, что было доступно глазу вампира, идеально видящему в непроглядной тьме, но ограниченному в возможностях на дневном свету.
— О чем ты говоришь? — всё же считающий, что разговаривает именно с Катриной, спросил Виктор.
— Катрина Вэллкат умерла.
Виктор сочувственно вздохнул и прикрыл глаза ладонью:
— Ах, дорогая, знаю, ты очень привязалась к фотографу…
— Нет, Виктор, — перебил голос. — Это случилось раньше. В темнице. Помнишь? Думаю, ты отчетливо всё помнишь, ведь это произошло на твоих глазах.
— Прости меня. Я считаю себя виновным…
— Не нужно слов! Слова — лишь пустота, что тревожит тишину. Виновен ты или нет, но Зан сделал то, что желал сделать в стенах твоего дома. И это непростительно.
Скорбно Виктор согласно покивал.
— Непростительно, — повторила наемница, — потому что убийство собственного ребенка — отвратительнейший из грехов. Зан не одно столетие упорно убивал свою дочь, чтобы осталась только наемница. И вот, у него, наконец, получилось.
— О, Катрина! Напрасно ты так думаешь, — взмолился Виктор.
— А иначе как объяснить то, что я сделала с Марком?! — резко подалась к свету фигура за солнечным лучом. Виктор при этом испуганно подступил ближе, устрашившись, что свет попадет ей на лицо. — Та Катрина, которую я знаю, никогда бы этого не сделала. Никогда, как бы силен в ней ни был голод крови.
Виктор не знал, что сказать. Глаза Катрины гневно блестели в солнечном свете. Это единственное, что для Виктора было сейчас различимо за лучом дневного света.
— Я его любила, Виктор! — с болью проговорила Катрина. Однако как ни печально признавать, но бедный Марк всё же был влюблен не в девушку, а в вампира. Да так сильно, что бывало, даже сама Катрина начинала сомневаться, вдруг фотограф одержим ею и лишь одурманен её чарами. Ровно, как и к смерти единственного дорогого ей человека, Катрина не была готова к принятию такой правды.
— Ты знаешь, все они умрут, — напомнил Виктор, сочтя, что озвучив неизбежное, он поможет Катрине справиться с болью.
— Но это не должно было произойти так! Это не должно было случиться сегодня!
— Не переживай о Марке, ему не было больно.
— Ему было больно, Виктор.
— Катрина…
— Нет, ему было больно. И эту боль причинила я. Я! — голос её дрогнул. — Я порвала его шею, артерию, кожу, порезала его грудь, — Катрина закрыла лицо рукой. — Ты мог бы снести подобное, забери ты жизнь у Лауры?
— Лаура здесь не при чем, — попытался уйти от ответа лорд-маршал.
— Ты мог бы снести это?!
Виктор промолчал, хмуро глядя в сторону, и ничего не ответил. Убедившись в ожидаемой реакции, Катрина удовлетворенно кивнула и отвернула от него лицо, невидящим взглядом рассматривая солнечную дымку света за окном.
— Это начало конца, Виктор. Ты будешь отрицать, но это не спасет тебя. Это начало конца. Падет все, и я с нетерпением смотрю в это будущее. Я чувствую, как умирает моя обреченная на вечные муки душа. Это действительно начало конца. Но не только моего. Дела наши настигнут нас. Наступит день, когда в темноте мы уже не сможем спрятаться. Не убежим от света в объятья тьмы. Нам не вернуться к империи, которой владели наши пращуры. Мы вмешивались в человеческий миропорядок, подстраивая их мир под себя. Мы сделали все, чтобы нравственность пала к новому тысячелетию. А что останется, когда падет и безнравственность? Все потеряют надежду. Как и я. Ночная темнота опустится с небес. Не в реальности, но в наших сердцах. Вот наша эра тьмы, обещанная Тентелом! Никто от неё не спрячется. Каждый поймет, что он на самом деле одинок. И в этом одиночестве мы убедимся в том, что свободы нет. Каждый из нас пленник собственной темницы. И всё будет разрушено, когда мы это осознаем. Мы сами всё уничтожим, когда будем пытаться спасти. Даже надежды. К черту надежды! Их у меня больше нет, и они мне не нужны. Я жажду кары Господней за свои деяния! И пусть она будет страшна!
