Подписав конверт: «от К», она вложила в него прощальное письмо.
И в мире живых, и в мире мертвых наемница теперь навсегда была одна.
Светало.
Ветки деревьев, проносящиеся высоко над черным Фордом-Мустангом 1967 года, становились всё отчетливее на фоне утреннего неба.
Дороги пусты. Окна калининградских домов ещё черны.
Впервые путь к двухподъездной семиэтажке с аркой для въезда во дворы, что возвышалась возле госпиталя в старом районе Калининграда, для Катрины омрачился печалью и непоколебимой решимостью, с какой наемница лордоков хладнокровно вершила судьбы.
Машина остановилась у дома фотографа. Двигатель смолк. Улица осталась покоиться в утренней тишине и шелесте ветра. Когда дверца Форда-Мустанга открылась, на подмоченный растаявшим снегом асфальт опустился сапог стройной ноги Катрины.
Наемница направилась к подъезду Марка Меерсона. В руках её пробегала дрожь, как это всегда бывает за некоторое время до того, как солнечные лучи коснутся неба. Полы роскошного плаща скрылись в подъезде.
Подъезд возлюбленного предстал перед гостьей в новом прощальном свете. Она посмотрела на почтовые ящики, выбирая, где оставить последнюю память о себе. Её решение осталось неизменным: оставить конверт у двери квартиры Марка.
Теперь лишь мгновения отделяли наемницу от будущего, порочно обреченного повторить её прошлое. Без любви.
Но во имя жизни Марка.
Ступень за ступенью этажи уходили вниз. Катрина миновала все лестничные пролеты кроме последнего. Здесь она остановилась, увидев дверь квартиры фотографа. Дверь в квартиру, куда она могла бы зайти и остаться с любимым. Убежав от прошлого. От своей сути. Забыться любовью и жить жизнью, пока смерть не настигнет их.
То были бы годы счастья, которое Катрине не дано постичь.
Наемница запустила руку под плащ, вынимая из внутреннего кармана письмо. Задержала взгляд на письме, словно глядя в лицо любимого, запоминая каждую черточку его лица, каждую морщинку и прядь волос, упавшую на лоб.
Пора уходить. Скоро взойдет солнце.
Наемница быстро поднялась по ступеням к двери. Прикрыла глаза, намокшие от слез расставанья, и прошептала, глядя сквозь дверь, вглубь квартиры, туда, где мерно билось любимое сердце:
— Прощай, Марк.
Катрина опустилась на колено и положила конверт на бетонный пол. Из всех своих сожалений и жертв её неумолимых решений, Катрине, конечно, было жальче всего себя. Горькие слезы ломили в глазах.
Вдруг, своим чутьем наемница почувствовала движение в квартире.
Дверь открылась, и на Катрину растеряно посмотрел Марк.
— О Боже, Катрина, что случилось? — метнулся к ней фотограф.
А Катрина и вымолвить не смогла ни слова, впервые за сотни лет своей жизни расплакавшись в безудержной горечи и уткнув свое белое лицо в плечо возлюбленного. Она знала, что теперь не сможет уйти. Она увидела его, и теперь не сможет проститься.
Фотограф крепко обнял её, с трепетом прижимая к себе. Так они сидели на холодном бетонном полу ещё долго. Катрина лишь говорила:
— Прости! Прости меня, — её пальцы безнадежно сжимали футболку Марка.
— Что ты сделала? — испугался он.
Катрина задохнулась, глотая слезы.
— Я не смогла нас спасти. У меня не хватило сил.
Глава 16. Канун торжества
Мой страх пропал — плечом к плечу с тобой
Я брошу вызов моему столетью.
Фридрих Шиллер
За оконными рамами светлело бирюзовое небо. На востоке облака тронула золотистая краска. Солнце близилось.
Катрина стояла у зашторенного окна в сумрачной гостиной, отодвинув рукой штору. Я рассматривал все складки её белой старомодной блузы со шнуровкой на рукавах от самого плеча и широким вырезом. В таких национальных блузах, должно быть, в прошлом ходили юные красавицы на Балканах. Глубокие светотени подчеркивали изящество и красоту изгибов тела Катрины. Блики скользили по черной коже её современных брюк на бедрах, что невероятно красиво подходили к белой блузе. А вокруг неё теплился полумрак комнаты и рассветное сияние от окна.
Мы молчали. Я — потому что ждал, когда заговорит Катрина. А она… Тут я терялся в догадках. Её не было несколько дней. За это время я перебрал в уме тысячи причин её внезапного исчезновения.
— Пожалуйста, отойди от окна. Уже утро, — опять попросил я, беспокоясь за Катрину. — Ты можешь пострадать от солнечных лучей.
Она не ответила и никак не отреагировала. В комнате становилось всё светлее. Я всё больше беспокоился за дорогую мне Катрину. Конверт в моих руках тоже не давал мне покоя. Катрина сказала, чтобы я не открывал его. Но, чувствую, то, что было в нем, предназначалось мне.
Впрочем, это не важно по сравнению с состоянием Катрины. Такой обеспокоенной я видел её впервые. Тишина первого зимнего утра довлела над моим сердцем. Темная бездвижная фигура наемницы осталась непоколебимой. Она пугающе неотрывно смотрела в светлеющее небо. Мне начинало казаться, что произошло нечто ужасное. Только, что?
Наконец она отошла от окна, задернув штору, и посмотрела на меня блеснувшими во мраке глазам. И вот, она заговорила. Её слова прозвучали как окончательный приговор:
— Мы уезжаем. Навсегда. У тебя есть время проститься с родными. Мы покинем эти края в ближайшие дни. Конечно же, если ты по-прежнему желаешь быть со мной.
В замешательстве и удивлении я отложил конверт.
— Конечно, желаю, — горячно выпалил я. — Катрина, я хотел поговорить с тобой об этом. Мысль уехать из Калининграда зародилась, когда буря ваших разборок с иллюминатами[1] улеглась, и я вернулся к осколкам своей жизни. Тогда я думал, что больше никогда не увижу тебя. И мысль уехать стала актуальной вновь после встречи с Джаредом, когда я осознал, что твое окружение не оставит нас в покое.
Катрина стремительно подошла ко мне. Беззвучно, грациозно. И взяла мои руки в свои. Её пробивала предрассветная дрожь. Природа лордока чувствовала восход солнца. И это добавляло заразительной тревожности её словам:
— Не только мое окружение. Ты должен помочь мне убежать от себя. Мы будем жить в красивом месте, где нас не станут искать подобные мне. Но мы не можем оставлять всё так, как есть. Нам не дадут покоя. Раз я вернулась, мы уезжаем. Навсегда.
— Раз ты вернулась? — растерянно повторил я, пугаясь допустить, что могло быть иначе. — Катрина, скажи мне, что случилось? Ты исчезла на несколько дней. И вот ты приходишь, плачешь, молчишь, а теперь говоришь, что нам нужно уехать. Что произошло?
Я ищуще заглядывал в бесконечную синеву её глаз. Разглядывая черточки теней на роговицах, стремящиеся от бездонных зрачков. Запоминая это мгновение и неповторимый узор любимых глаз.
