Безмолвную ночную улицу под нами заполняли тьма и тишина.
Мы смеялись с глупой шутки, которую я рассказал. А потом Катрина взглянула на серебрящийся лунный диск и застыла так на целую минуту.
Катрина Вэллкат. Ты жила и переживала будущее, которое для многих поколений навсегда осталось неувиденным. И ты увидишь будущее, которое не суждено увидеть мне.
— Твое лицо, такое спокойное, вдохновляет меня жить, — вполне серьезно признался я.
— Ах, если бы спокойное, — с тенью горечи улыбнулась она. Будто в лицо неведомым мне врагам. Так очаровательно и решительно. — Быть может, не всё что похоже на спокойствие, является им.
— Значит, есть какое-то беспокойство?
— Скорее призраки прошлого. Однажды вцепившись, они не отпускают.
— Я надеялся, что мы помогаем друг другу забыть всё, что было до.
— Помогаем. И сладость нашего забвения упоительна. Но беззаботность настоящего обманчива. Забывая прошлое с тобой, я оказываюсь перед неопределенностью будущего. Одна бездна сменяет другую. Это компоненты уравнения без ответов. Мы с тобой вдвоем прячемся на зыбком островке времени, который однажды поглотит одна из этих бездн.
Я обнял её и улыбнулся подбадривающе:
— Катрина, ничто не вечно. В этом ценность того, чем дорожат люди. Поэтому мы бережем то, что вносит в наши жизни свет. Порой это очень хрупкие вещи. Быстротечные мгновения. Но они дарят нам смысл, прогоняют тьму, позволяют найти то, для чего мы живем.
— И всё это заканчивается вот так, — она изящно взмахнула рукой и щелкнула пальцами, — Люди подобны падающим звездам. Чиркнут по небосклону вечности, и вот уже нет их следа. Как мне ухватиться за тебя, Марк? Как остановить падающую звезду?
Катрина спрашивала с уязвимостью прежде небывалой. Её рука ухватилась за мою рубашку, и белые пальцы сжались на моей груди в бессилии. В этот момент я понял, как сильны её чувства ко мне.
Я мягко накрыл её руку своей ладонью. Наши бокалы тихо прозвенели, сойдясь вплотную.
— Когда ты вернулась ко мне, я отпустил прошлое, а будущее послал ко всем чертям. Давай будем наслаждаться настоящим столько, сколько сможем. И выпьем за звездопад! — предложил я.
— Какой восхитительно дерзкий тост! — оценила она, поднимая бокал.
Это был больше, чем просто тост. Это прощание перед будущим расставанием, которое неминуемо случится. Но, как и сколько лет до него оставалось, никто из нас не знал. И не хотел знать. Ведь я был просто смертным, а она нет.
Мы чокнулись бокалами и, глядя друг другу в глаза, отпили вина.
— Твое прошлое легче моего, — произнесла Катрина.
— Тебя что-то гнетет, — почувствовал я.
Катрина посмотрела на меня взглядом, от которого я уже начинал отвыкать. Холодным, мятежным. Взглядом наемницы. Она на мгновение закрыла прелестные сапфировые глаза, потом, вздохнув, ответила:
— Ради тебя я всем сердцем желала бы стать лучше. И, несмотря на это, продолжаю быть той, кто я есть. Дела мои определяют мою суть. Но стыд и стремление вырваться из порочного круга голода зародились во мне задолго до нашей с тобой встречи.
Мне показалось, что наш разговор всколыхнул в памяти Катрины воспоминания, о которых она с радостью забыла бы, будь у неё подобная возможность.
— Продолжай, — попросил я. — Я хочу разделить с тобой ношу, которая тебя тяготит.
Улыбка коснулась её губ, а её рука дотронулась до моей щеки.
— Разве может человек разделить с кем-то тяжесть стольких смертей? Разве ты желаешь знать то, что оттолкнет тебя от меня?
— Нет ничего, что могло бы оттолкнуть меня от тебя. Поверь. Поверь!
Незримый огонь волной вспыхнул в её глазах.
— Многие из смертных в неведении желали того, что доступно бессмертному. Мир лордоков это диковинное царство из костей, где раны, боль и кровь — предмет утех. Где тирания деспотов рода людского — лишь мышиная возня. Мы властвуем властителями, судьбами рабов и князей. Тысячи и тысячи человеческих жизней погублены во имя наших целей, пророчеств Тентела или ради пищи — это уже не важно. Бремени грехов моих не избыть. Мои деяния простираются сквозь окровавленный горизонт. Тянутся в веках. И нет мне покоя. Вся моя жизнь похожа на темный сон, царство полузабвения. Глядя на людей, вампир ненавидит и завидует. Мы потомки проклятых, а не создания Творца. И с каждым заходом солнца я вспоминаю об этом. Для нас нет покаяния. И я не могу даже попросить о прощении.
Я смотрел на Катрину с состраданием. И заглянул так далеко, что увидел в ней пугающую неизбежность. Неизбежность и усталость от собственного существования.
— А если бы ты могла. Попросила бы о прощении?
— Демоны не исповедуются.
— И всё же?
Ее глаза недоуменно сверкнули в темноте. Казалось, сама мысль о том, что она могла бы попросить о чем-то Бога была для Катрины невероятной.
— Если бы могла, наверное, исповедалась бы. Мою душу надламывают грехи, которые не могут оставить меня сквозь поколения. Убийства людей, которых я могла бы не убивать. Смерти людей, которых я могла бы спасти. Всегда есть выбор, — приглушенно закончила она и отставила бокал вина. — Ты не знаешь, на кого с любовью смотришь, Марк. Среди всех смертных грехов, что мне довелось вкусить, искренне я сожалею лишь о некоторых. О единицах. Так я устроена. Но даже эти сожаления рвут меня на части.
— Ты не можешь больше нести эту ношу одна. Облегчи свою душу хотя бы передо мной.
— Ты не сможешь с этим жить, — серьезно предостерегла Катрина.
— А ты можешь?
Она не ответила. Попыталась найти слова. И возможно нашла. Но промолчала.
— Катрина, облегчи свою душу.
— Прости меня за это. Прежде я никому не рассказывала то, что открою тебе.
— Не извиняйся. Однажды я решил, что хочу знать о тебе все.
Катрина посмотрела в темноту. Так печально. Казалось, само время расступилось перед её взором. Она кивнула и начала говорить:
— Стояла весна 1744 года. Ночи были безветренные. Как сейчас, — Катрина обвела глазами пронизанную лунным светом улицу. — Шел всего лишь 27 год моей жизни. Зан ещё оттачивал мои навыки наемницы. Массовое переселение сербов, вызванное репрессиями турецких отрядов против христиан, помогавших австрийцам в минувшей войне[1], опустошило многие села. Минул срок, когда крестьяне должны были отдать нам десятину в пять голов скота на откуп. Чтобы взамен мы не тревожили их народ и не пили кровь их людей. Такие пакты мы заключали со многими селами. Минул срок, но скота из деревни Влашаци не было. Мы великодушно ждали месяц. Мой отец не разгневался. Наоборот. Ведь значит, не мы нарушили договор, а крестьяне. Когда голод стал давать о себе знать, мы выдвинулись. Влашаци располагались в восточной Сербии у подножья Хомольских гор. По дороге в деревню нам встретился юнец оттуда родом. На наши расспросы он рассказал, что стало причиной их неповиновения. Недавно во Влашацы с заработков вернулся сын старосты. Суеверия односельчан стали чужды человеку, воевавшему и много лет разъезжавшему по дальним краям. Страха перед моим кланом сын старосты не испытывал. Ему пришлось не по нраву соглашение, заключенное между старостой и Заном. Взбунтовалась молодая душа. Уверенный в своих силах, сын старосты убедил отца, что их народ сможет одолеть нас с помощью османских властей. Что мы никакие не вампиры, а жадные землевладельцы, грабящие крестьян. Они донесли местному турецкому военачальнику Ягыз-аге о самоуправстве нашего клана. Ягыз-ага расположил в их селе военный отряд для установления порядка. И вот, чувствуя защиту османов, крестьяне решили не выполнять договор, заключенный с нами. Узнав об этом, мой отец дозволил извести всех жителей деревни до последнего. Их бунт был непростителен. Да и наша жажда брала свое. Разгневанные, распаленные голодом крови, мы, как чума, налетели на несчастное крестьянское селение. Сперва мы расправились с отрядом Ягыз-аги. Потом принялись за крестьян. Мы резали их лошадей, мы жгли их дома. Среди полыхающих построек мы убивали спасающихся мужчин, матерей, сестер, братьев. Кровавый пир, что мы устроили, потрясал ещё живых. Вера в вампиров вновь вернулась к крестьянам, когда они узрели, как гибнет их родня, как рвется некогда живая плоть, крича и моля о помощи. Безнадежные мольбы уносились в ночь. Никто не пришел им на помощь. Старосту, его семью, сына и деревенский совет мы заставили смотреть на наказание за их ошибку. Их мучительный конец. Меня опьянила сила клана Вэллкат над людьми. Я считала этих крестьян своей собственностью. Их жизнь и смерть лежали в моих руках, как поводья судьбы. Мы ворвались в ещё один дом. Я и двое моих подданных. Мужчины и юноши бросились сражаться с нами, защищая семью. Завязалась схватка между моими подданными и четырьмя обезумевшими от паники крестьянскими храбрецами. А я услышала плач, — взгляд Катрины стал отрешенным. Блеск в темноте, она отвела глаза в сторону. Голос её дрогнул. — Такой чистый, журчащий, как летний ручеек. Детский.
