Зашло солнце. Его лучи
Потянулись к нему за горизонт.
Голоса могучие певцов нашей земли,
Восхваляли красный закат.
Обронили грустные небеса
Пушистую белую слезу.
А затем тысячи тысяч других.
Плачут они о тебе.
Это мое сердце, потерявшее тебя, жизнь.
Слова песни рисовали в моем воображении призрачные образы. Девушка в старинном белом платье, оплакивающая свою смерть. За ней простерлась сумеречная долина, на краю которой холодной полосой угасал закат.
Светлые равнины наши и
темные горы сокрыл холодный снег.
Спрятал мое горе и отвез его в далекую страну,
где никто его никогда не найдет.
Обратили грустные глаза певцов
свой взор на скорбящую меня.
А затем тысячи тысяч других.
Плачут они о тебе,
Это мое сердце, потерявшее тебя, жизнь
Я проваливался в сон, и картины песни становились всё ярче. Город среди гор. Каменная крепость. И на всех её мостах выстроившиеся в ряд люди провожали почившую в последний путь, отдавая дань памяти траурными воспеваниями.
Башни нерушимых городов пали,
потомки своих предков скончались,
страны с карт пропали,
и сами карты поистлели.
Огни горящих городов потушили,
и воины-угнетатели воинами-угнетенными отступили.
А я всё помню тебя, мое сердце, потерявшее жизнь.
Я помню тебя, мое сердце, потерявшее жизнь.
— Спи крепко, милый Марк.
Я упал в сон мягко, не заметив, как это произошло. Перед глазами ещё теплились картинки из песни, всё сильнее растворяясь. Отдых и покой, тепло и нега окутали меня. Вопреки моим тревогам.
Катрина имела всё больше власти над моим существом. Над моими чувствами и сознанием.
Как-то днем мне вспомнилась моя идея сделать фотографии Катрины, и вечером мы отправились в парк. То был промозглый пасмурный день. Намокнув от сырости тумана, мостовые за день сделались черными реками камней. В них отражался перевернутый город: дома, прохожие, огни светофоров, витрины магазинов, и разъяснившееся небо.
Мы застали время, называемое фотографами и операторами «магическими часами». Когда солнце уже село, а прозрачный сумеречный свет ещё позволяет сделать удивительные кадры.
В аллеях парка на острове Канта свежо пахло подступающей зимой. Темные воды Преголи неспешно плескались здесь, куда бы мы ни пошли. Набережная стала венцом всех пейзажей, какие нам встречались для снимков. Прекраснейшей декорацией послужил Калининградский музей изобразительных искусств на том берегу. Построенное в конце XIX века в стиле итальянского неоренессанса здание ярусами вырастало из реки подобно венецианским дворцам.
Я вечно буду помнить тот день. Как Катрина улыбнулась в объектив впервые такой счастливой улыбкой. В эти минуты, я верю, она была человеком, а не вампиром. Когда я сделал несколько кадров и опустил фотокамеру, Катрина всё так же смотрела на меня. В этом взгляде читалось признание в чувстве, способном прогнать всякую тьму.
У нас получились самые разные кадры. Некоторые были тщательно подготовленными и спланированными — Катрина искусно умела позировать перед камерой, а живописное боке вечерних огней создавало расфокусированный фон, подчеркивая выразительность её портретов.
Другие кадры выходили случайными. Спонтанными. Их я считал самыми лучшими. На них камера ловила Катрину такой, какую в жизни видел я. Спонтанные снимки изображали её по-настоящему живой. Мгновения, которые нельзя не запечатлеть.
Одно из них, когда мы разговаривали о Сербии и Балканах, стоя на набережной, оперившись о парапет и глядя на реку. Над нами протянулся мост Ленинского проспекта. И вдруг Катрина показала мне что-то на том берегу. Но я не стал смотреть, заглядевшись на саму Катрину. И быстро сфотографировал её в этот момент.
Удивительно красивое мгновение. Такое же, как и следующее, когда Катрина сказала, что я уже не увижу то, что она показывала. Её лицо тронула толика теплого сожаления. Какое необычайное выражение.
— Ты упустил мгновение, которое не вернется никогда, сколько бы ни просуществовала вселенная.
— Нет, — улыбнулся я, — я запечатлел его. Именно то мгновение, ради которого мне нужна вселенная.
Не зависимо от того, использовал я черно-белый режим или цветной, Катрина получалась на снимках невероятной красавицей с белой кожей, черными волосами и в черной красивой одежде с поблескивающими на плечах капельками тумана. Её фигура оставалась черно-белой даже на цветных фото. Лишь её синие глаза и розовые губы заставляли поверить, что удивительная героиня этих фотографий — настоящая.
Начало темнеть и заметно похолодало. Река принесла промозглый осенний туман, в котором таяли огни лавок, продававших цветы и выпечку.
Я увлек Катрину туда. Она оглядела цветочные лавки, потом посмотрела на меня со снисходительной улыбкой, сказала, что польщена, однако ей не нужны цветы, но, тем не менее, она выберет один.
Она медленно двинулась вдоль открытых витрин, где переливались в своих неповторимых оттенках и ароматах чудесные бутоны. Среди них Катрина была особенно броска с её любовью лишь к черной и белой одежде. И даже продавцы, очевидно, это замечали.
Катрина шла, не останавливаясь ни перед каким букетом, но внимательно вглядываясь в каждый, глядя на цветы, будто дивясь, откуда в тех столько жизни.
Остановившись у одной из ваз с бордовыми розами, она протянула белую руку в гущу иссиня-красных цветов со множеством шипов. И достала особую по красоте розу на длинном стебле. Листья цветка изящно расходились в стороны, роза была сочной, с мягкими бархатными лепестками.
Катрина вдохнула ароматный запах выбранного ею цветка.
И тут начало происходить нечто странное. Мгновение назад прекрасный цветок стал тускнеть. Не до конца распустившийся бутон терять высыхающие на глазах лепестки. Роза вяла в руке Катрины. И жизнь покинула цветок.
Продавец, не мог понять, в чем дело. Да и я тоже. Но дальше я удивился ещё сильнее, когда Катрина посмотрела на меня и произнесла:
— Я беру её.
Это странное маленькое событие не смогло затмить наш волшебный вечер.
Ко мне домой мы вернулись к полуночи. Я откупорил бутылку вина. Зажег свечи на столе. И в их свете с бокалами мерло мы разговаривали на балконе, глядя на восходящую полную луну. Катрина прижалась ко мне. Рука Катрины лежала на моей груди, прямо над сердцем, и его удары уходили в её белую ладонь.
