Она не отозвалась.
— Где ты?
В ответ — тишина. Мне стало не по себе.
Откуда-то послышался громкий щелчок, эхом отдавшийся в далеких сводах потолка. Напряжение во мне росло.
— Я здесь, — прозвучал знакомый голос за спиной, заставив меня вздрогнуть. — Не бойся. Спешу сообщить, что в зале уже закончили убирать. Там пусто, теперь нам никто не помешает. Пойдем за мной.
— Как ты успела…
Но на полуслове Катрина потянула меня за собой к сцене. Миновав внутренние занавесы, мы оказались в удивительном сказочном пространстве, лишь отдаленно напоминающем что-то земное.
Внешний занавес подсвечивал холодный голубой луч театрального прожектора. Свет мягко проникал сквозь плотную материю и распространялся по просторному коридору между занавесами. Волны полотен левого и правого занавесов, словно стволы деревьев, уходили высоко в темноту над сценой. Нас окружил зимний лес, созданный светом и тенью.
Катрина терпеливо ожидала, когда я заговорю.
— Как красиво! Значит, вот как ты это видела, когда мы спрятались в темноте занавесов, — зачарованно оглядывая открывшееся моим глазам великолепие, произнес я.
— Позволь нам раствориться в той чудесной сказке, что окружает нас. Это всё для нас. Больше нет темноты, — сказала она и крепко поцеловала меня, а я ответил на её поцелуй, и мы заключили друг друга в нежные объятья, стоя здесь, посреди удивительного маленького мира, которого завтра с открытием занавеса уже не будет.
И театр перестал быть просто театром. Всё приобрело новое значение, преисполненное новым смыслом. Словно вся моя жизнь вела к этому мгновению. Для этого вечера. Для нас с Катриной. Для наших сердец.
Вот она — бессмертная вечность. В моих объятьях. Она стала моей, и я отныне принадлежал ей.
Медленно и плавно Катрина начала раскачиваться под беззвучную музыку, её бедра двигались под размеренный ритм, который начинал ощущать и я. Наши объятья неспешно перетекли в чудесный танец.
Следуя за плавностью её грациозных движений, я начинал догадываться, мы танцевали вальс. Медленный воздушный вальс в зимнем лесу под музыку, которую слышали лишь наши сердца. Музыку, которую не напишет ни один композитор, не исполнит оркестр и даже не прошепчет ветер.
Это было прекрасно. Страсть завладела нами, и мы окунулись в желание, растворились друг в друге. Мы неспешно сбросили друг с друга одежды и занялись любовью прямо здесь, среди занавесов, в зимнем лесу, прямо на сцене и, в то же время, скрытые от глаз всего мира.
Казалось, вечность застыла ради нас. Я чувствовал тело Катрины, всю её целиком… Пальцы Катрины вонзились в меня, а время от времени впивались и её острые зубы. Но она не кусала меня, не прокусывала мою шею, не стремилась вкусить мою кровь. Она отдавалась своим чувствам, как и я. Её кожа по-прежнему не была теплой, но казалось, словно жизнь просыпалась в её теле. Она слегка вздрагивала от моих прикосновений. И были только мы.
Мне никогда не забыть того, как хороша Катрина.
Это было сильнее влечения и страсти, сильнее удовольствия. Свобода и пленение одновременно овладели моей душой.
А после мы остались лежать на сцене.
— Марк, прости, что я тебя люблю, — надломленным от страсти голосом жарко прошептала Катрина.
Я заглянул в её тревожные глаза, в которых еще теплились искры наслаждения. Её слова меня поразили в самое сердце.
— Любишь? — переспросил я.
— Прости, что это нас погубит, — опустив длинные ресницы и закрыв глаза, прошептала она.
— Не говори так, — попросил я. — Не проси простить за то, что спустилась в черную пропасть моей жизни и вернула мне желание жить. Я полюбил тебя с первого мгновения. Полюбил, но боролся со своим чувством, с самим собой. Вел бессмысленную внутреннюю войну, исход которой уже определил. За те дни, что мы провели порознь, у меня было время решить. И я решил. Это мой выбор. Что бы ни случилось, я никогда не стану винить тебя ни в чем.
Катрина не дала мне продолжить, закрыв поцелуем мои слова.
— А ты возвращаешь к жизни меня саму.
Мы лежали на сцене и просто смотрели друг на друга. В словах не было нужды. Трепетные минуты. Удивительная, пленительная тайна, не скрытая своей изысканной одеждой.
Катрина водила пальчиками по моей груди, а я медленно перебирал пряди ее волос.
— Вы всегда были среди людей? Лордоки, — поинтересовался я.
— Род человеческий древнее, — ответил любимый голос. — Были времена, когда ночь не таила для вас угрозы. Падение ваше породило Лордока. Первейшего из нас. Это давняя мрачная история, которая берет свое начало в древних временах, окутанных туманом неизвестности. Память о том запечатлена в одном из его прозвищ. Πεσμένος πρίγκιπας. הנסיך הנופל. Lapsus Princeps.[1] Падший принц. Когда-то ваши народы знали о нас и произносили это прозвище в страхе, что упоминание имени Лордока навлечет на них беду. Они ещё не знали, что империя Падшего принца, граница которой простирались от заката до зари, просуществует всего пять веков. Дальше началась история, которую мы называем современной. История кланов, потомков проклятых. История, частью которой являюсь и я.
— А что же случилось с Лордоком?
— Неизвестно. Нет достоверного источника. Однажды Лордок просто пропал со страниц летописей.
— Разве это возможно?
— Время — удивительная вещь, Марк. Оно как неприбранный дом, в нем и самые важные вещи не отыскать, если до конца не знать, в каком порядке всё стояло изначально. Последующий век, пришедший вслед за исчезновением Падшего принца, был смутным для всех лордоков. Волна перемен прошла по земле после падения империи, и ярость тех событий по сей день ослепляет всякого пытающегося разобраться искателя ответов. С тех пор, как империя Лордока пала, кланы стремятся вернуть былое величие.
— А ты — их инструмент в достижении этой цели?
— Отчасти.
— И когда отец послал тебя в Калининград выполнить задание, это тоже было ради величия кланов?
— Даже больше. Ради будущего кланов. Будущего, которое вы и вообразить не можете.
— И какое это будущее?
Сразу Катрина не ответила. Она приподнялась и провела рукой по моему лицу.
— Слушай меня внимательно и запомни то, что я скажу на всю свою жизнь, милый Марк. Это очень важно! Мой род возлагает на будущее большие надежды. Мы веками ищем способы сделать мир более пригодным. У нас хранится древняя книга пророчеств Тентел. Полагают, её написал один из приближенных Лордока. Имени автора нет. Она написана на языке людордоков, к оригиналу допущен только верховный судья трибунала и равноправный член Триумвирата стражей, Понарин Люцербер — старейший из нас. Копии Тентела по решению совета лордов-маршалов хранятся в двух остальных кланах стражей. Моем, сербском. И румынском, возглавляемым Дариусом Морбием. Ещё одна копия передается из клана в клан каждые пятьдесят лет. Церемония передачи очень торжественна. В последних главах Тентела говорится, что наша империя возродится, и день обратится в ночь и погибнет навсегда. С тех пор на земле воцарится тьма, и наступит новая эра, именуемая Великой эрой. Как считают некоторые из нас, предзнаменование грядущей вечной ночи уже произошло. В 1816 году случилось извержение вулкана в Азии. Тот год люди окрестили «Годом без лета». На протяжении 12 месяцев на землю не пробивался солнечный свет, и я собственными глазами видела это великолепие. Ужасающее смертных и будоражащее надежды лордоков. Бурые тяжелые тучи и туманы окутывали равнины и холмы по всей Европе. Холод пришел в города и огонь не мог согреть. Иные из нас посчитали тогда, что пророчество Тентела уже сбылось. Но истинно эра наступит лишь, когда кланы придут к ней сами по одному из трех путей, ведущих к одному исходу.
