К ужину Альбери, как и всегда по вечерам, принесла поднос с едой для двоих. Когда она пришла за ним минут через двадцать, все указывало на то, что еда съедена. Но это касалось только хозяина замка. Филиппус же незаметно опорожнил свое блюдо в кожаный мешочек, припрятанный заранее.
Затем он удобно устроился в кресле, укутавшись одеялом, заняв то же положение, что и в предыдущие ночи. Недалеко от него спал Франсуа де Шазерон. Он с присвистом храпел, изо рта тянуло кислятиной.
Филиппус поставил свое кресло в таком месте, чтобы оттуда просматривалась вся комната. Поступая так, он действовал методом исключения. Часть стены была загорожена столом и сундуком, на которых стояли различные предметы, и для того чтобы пройти, надо было все это отодвинуть. Стена с окном напротив него находилась слишком близко от кровати больного. Конечно, потайная дверца могла быть и там, но Филиппус отбросил эту гипотезу, так как ночная незнакомка наклонялась над Франсуа с другой стороны кровати, а для этого ей нужно было ее обойти. Третья стена была внутренней, с дверью, охраняемой караульным. К тому же толщина ее была непригодна для устройства в ней скрытого прохода. Оставался камин, широкий и глубокий. Слева пространство занимал канделябр, справа в стену упиралось изголовье кровати.
Филиппусу не раз встречались дома, в которых камины сообщались с черными лестницами. Поэтому он пришел к убеждению, что именно из него может выйти та ночная гостья.
Снаружи поднялся ветер, и слышно было, как он завывал в трубе, и временами загонял в камин воздух, раздувая высоко вздымавшееся в снопе искр пламя.
Филиппус погрузился в спасительное оцепенение. Желудок кричал от голода, но он уже привык игнорировать его призывы. Впереди длинная ночь. Все его чувства были настороже, как и всегда, когда ему приходилось ночевать в пользующейся дурной славой харчевне или в лесу, спал молодой человек, можно сказать, одним глазом, зная, что проснется от малейшего шороха.
И действительно, из забытья его вывело ощущение присутствия постороннего раньше, чем легкий скрежет. Он приоткрыл веки, но не пошевелился.
Закутанная в плащ фигура почти коснулась его, продвигаясь к своей жертве. Приблизившись к Франсуа, она достала из рукава флакончик, смочила палец. На мгновение возникло рефлекторное желание остановить ее, но Филиппус удержался. Если есть яд, есть и противоядие, он был в этом уверен. Так что он затаил дыхание, когда посетительница проводила пальцем по губам Франсуа, который лишь глухо что-то проворчал. Затем она медленно отвернулась от него, и Филиппус поспешно сомкнул веки, оставив только узкую щелочку между ними. Этого хватило, чтобы любоваться восхитительным лицом, глядевшим на него в тусклом свете.
Невольно сердце подпрыгнуло в груди. Эта женщина стояла прямо перед ним и рассматривала его с нежной улыбкой на устах. Подумалось: не было ли так же и в прошлый раз? Не это ли видел он в полусне? Филиппус вздрогнул при мысли, что она могла отравить и его. Почему она этого не сделала? Ведь он явно мешал ей!
Когда она приблизилась к нему, он совсем закрыл глаза, боясь, как бы она не разгадала его уловку. Кровь оглушительно стучала в висках, но он не мог бы сказать, происходило ли это от страха или от необъяснимого волнения. От «привидения» исходил какой-то звериный мускусный запах, удивительно навязчивый и приятный. Он ждал. И вдруг ощутил ее мягкие губы на своих губах. Последовал бесконечно нежный, почти воздушный поцелуй, длившийся один миг, и… все. Потом она отошла от него. И он уловил лишь легкое шуршание ее шагов. Тогда он открыл глаза и чуть не вскрикнул от радостного удивления: предполагаемый им хитроумный механизм находился не в одной из стен, а внутри камина. Он отчетливо увидел, как отошел закопченный камень, открыв проем в левом углу очага, а тонкий и бесшумный «призрак» прошел сквозь пламя и исчез. Филиппус подождал обратного действия механизма.
Опять подумалось: не был ли тот поцелуй поцелуем смерти, так как слабость разлилась по всему его телу, но он тотчас отбросил эту мысль. Причина слабости крылась в другом — во внезапном оргазме. Филиппус был потрясен. Ему вдруг стало стыдно. Неужели он настолько порочен, что тает от легкого прикосновения женских губ? Он встал, чтобы подойти к Франсуа, лицо которого уже исказилось под действием яда. Неужели это последняя доза?
А ведь девушка так красива и пахнет не как дьявол. Возможно ли, чтобы она была карающей рукой?
С тяжелым сердцем вышла Изабо из мастерской. Конец дня был омрачен, хотя товарки всячески старались развлечь ее.
Она чувствовала себя усталой, разбитой и подавленной. А тут еще и снег не прекращал падать на город, и приходилось высоко поднимать ступни ног, чтобы продвигаться по слякоти, перемешанной с навозом, оставленным лошадьми, свиньями и быками, тянувшими тяжело нагруженные телеги.
Изабо подобрала юбки и пошла по улице Линжери. Когда она проходила мимо кладбища Сен-Инносан
[4], чтобы пройти к мосту Нотр-Дам, а оттуда к собору, то вынуждена была прижаться к ограде и пропустить богато отделанную карету. Экипаж занимал почти всю узкую улочку, и Изабо в душе прокляла его. Вода, брызнувшая из-под колес, залила ее башмаки и окончательно промочила их. Сломленная усталостью и нервным напряжением, женщина сразу сникла, покорившись судьбе, тяжело оперлась спиной о каменную ограду и закрыла глаза, натруженные от работы с иглой.
Разговор о Бенуа принес ей некоторое облегчение, возможно, потому, что впервые некто посторонний выслушал ее, проникся сочувствием и даже одобрил ее поступки. Но несмотря на это, она осознавала свою уязвимость. Разворошив воспоминания, она остро ощутила, как ей недостает Бенуа, который все еще оставался для нее живым, хотя черты его лица со временем стали расплываться, да Лоралины. О ней она думала постоянно, но быстро убедила себя, что делает это по единственной причине: Лоралина была хранительницей ее способов мести.
Изабо пообещала себе написать в аббатство Мутье. Ей не терпелось узнать о смерти Шазерона. Мысль о том, что тогда она сможет воссоединиться с дочерью, была бальзамом для ее ран. Правда, оставалось главное препятствие для такой возможности — для Лоралины мать умерла. Простит ли она ее когда-нибудь за доставленное горе и за этот маскарад? Как поступит она, узнав, что была лишь орудием мести в руках матери? Изабо прогнала эту мысль. В сущности, все это не имело значения. Ей не нужна была любовь дочери, да и сама она дать ей любви не могла. Ей только хотелось, чтобы у дочери была лучшая жизнь. Не как у нее.
Кто-то взял ее за руку, вынудив повернуть голову и открыть глаза. Крокмитен… Карлик добродушно улыбался ей, и мгновенно между ними установилось молчаливое сообщничество. Затем он, как и в тот раз, завращал глазами на своем обезьяноподобном личике.
— Иза, похоже, потерялась. Крокмитен всегда находит потерянное. Люди, они как монетки… Во второй раз я уже нахожу тебя. На третий раз положу тебя в карман, красотка Иза!
Изабо не смогла удержаться от смеха. Она не видела короля со дня прибытия и была счастлива от того, что карлик не забыл ее. С сердечной улыбкой она отозвалась:
