В Павии к тому времени разразилась эпидемия, и в настоящее время король переезжал в Болонью, предварительно направив туда канцлера Антуана Дюпра, чтобы тот подготовил миланское герцогство к вхождению в состав французского королевства.
Изабо внимательно выслушала все это. Слишком занятая собственным существованием, она до сих пор не обращала внимания на становление Франции, да и о кончине Людовика XII узнала лишь от Альбери. Так что все эти имена как бы порхали вокруг нее, и она не могла признаться, что они ей совсем незнакомы. Она восхищалась Рюдегондой, которая была в курсе всех событий, будь то во Франции или далеко в Италии. Изабо осмелилась спросить, как ей это удается, тогда Рюдегонда провела ее в комнату за магазинчиком, заваленную рулонами переливающейся всеми цветами радуги материи, мотками золотых и серебряных ниток. Две молоденьких девушки были заняты шитьем, третья вышивала у широкого окна.
Рюдегонда познакомила Изабо с Амелиной, Бланш и Франсуазой, не забыв напомнить, что завтра же она присоединится к ним, чтобы начать учиться. Затем, пройдя через другую дверь, провела ее во двор. В глубине двора находилась каменная голубятня с двумя десятками голубей.
— А вот и мой секрет, — заявила Рюдегонда. — Я регулярно переписываюсь с мессиром Ла Палисом. Потому-то, я, без всякого сомнения, самая осведомленная в Париже, так как узнаю обо всем первой. Это одна из причин, по которой знать приходит ко мне. Так что о действиях короля и намечающейся моде они узнают раньше других. Действительно, итальянское влияние скоро почувствуется во всей стране. И я хочу быть первой, да, первой, которая предложит королю по его возвращении то, что он намеревается ввести завтра.
Рюдегонда, горделиво засмеявшись, взяла Изабо за руку и повела дальше. В одном из углов мастерской на тщательно отполированном столе лежали рулоны муаровой ткани с переплетениями золотых нитей.
— Они прибыли вчера. Король с вожделением смотрел на них, и мои осведомители поспешили оформить сделку для меня, как мы договаривались. Поэтому-то вы и нужны мне, Изабель. Отец Буссар не рассказывал вашу историю, но убедил меня, что вы полны желания встать на ноги и снова занять достойное положение. Не знаю уж, что заставило вас потерять его, знаю только, что мы, женщины, всегда были игрушкой для мужчин. Я ни о чем не буду вас расспрашивать и не жду от вас откровений. Через несколько месяцев, несколько лет, может быть, я превращу этот дом в место паломничества всех модниц и модников королевства. Поэтому уже сейчас мне необходимо опереться на человека, которому я могу доверять. Мне говорили о вас много хорошего и, честное слово, мне по нраву ваша невинность, — добавила она и понимающе подмигнула.
— Вы не разочаруетесь во мне.
— Ладно. Для начала будете получать пять солей в день. Маловато, но это заставит вас учиться. Как только научитесь вышивать, прострачивать, простегивать и сшивать так же, как они — она показала на трех работниц, — получите прибавку. Постепенно дойдете до трех экю в неделю вместе с едой и жильем. Но ждать этого вам, вероятно, придется несколько месяцев, и работать упорно. У вас будут болеть пальцы, руки, спина, пока вы не приобретете сноровку, а стежки не станут получаться ровными. Своего положения я добилась потом и кровью. Потом и кровью вы должны заслужить свое. Я не буду делать вам подарков, Изабель, никогда, так как (чтобы я смогла однажды целиком положиться на вас) мне надо убедиться в вашем мужестве, упорстве и особенно в вашей самоотверженности. Эта профессия даст вам богатство, славу и уважение, если вы отдадитесь ей полностью, чтобы возродиться из пепла униженности. Что бы вам ни говорили обо мне, только трудом я добиваюсь цели.
Изабо опустила голову. Ей хорошо было понятно, что хотела сказать Рюдегонда. Разве ей самой не потребовалось пятнадцать лет для достижения цели? Она была готова пойти на любые жертвы ради того, чтобы обрести нормальную жизнь. Ее самые страшные страдания остались позади. Отныне она все сможет преодолеть.
— Я согласна с вашими требованиями, дама Рюдегонда, — твердо сказала она, подняв голову, — и клянусь вам, что вы скоро станете доверять мне, как самой себе.
Рюдегонда с уважением посмотрела на нее.
— Мы поладим, Изабель де Сен-Шамон, да, я убеждена в этом. Само Провидение рукой отца Буссара направило вас ко мне. Он, без всякого сомнения, святой человек, и мне жаль, что ему до сих пор приходится скрывать свои мысли в отношении себе подобных.
Изабо непонимающе взглянула на нее. Рюдегонда продолжила:
— Вам, разумеется, ничего не известно о движениях мысли, раздвигающих мрак.
Изабо проглотила застрявший в горле комок. Ей почему-то вдруг показалось, что за всеми этими проявлениями доброты стоят какие-то тайные намерения. Не хотят ли ее использовать для неких темных дел?
Рюдегонда, вероятно, уловила ее тревогу, так как тепло улыбнулась в ответ.
— Все это вас не касается, Изабель. Аббат Буссар принадлежит к тем духовным лицам, которые не одобряют роскошества некоторых вышестоящих прелатов. Этот клир исполняет заповеди Господа только тогда, когда можно извлечь из них личную выгоду, он охвачен гордыней, утонул в богатстве. А аббат Буссар помогает обездоленным, потому-то его поддерживают Крокмитен и дама Бертилла. Простой народ любит его и уважает. Щедрость этого человека известна всем, но он вынужден проявлять ее с осторожностью, потому что в наше время считается хорошим тоном заботиться только о знатных людях, так что он скрывает от всех, что помогает бедным. Готова держать пари, что лишь он один знает о вас и вашем пребывании в Нотр-Дам. Очень важно, чтобы вы это помнили, и хотя вы и услышали это от меня, не должны беспокоиться. Мы на вашей стороне, Изабель, искренне говорю вам. А сейчас идите. Жду вас завтра.
Изабо поблагодарила ее и ушла. Последние слова Рюдегонды приободрили ее. Теперь надо думать о другом — о политических играх, если она хочет по примеру этой белошвейки преуспеть в чуждом для нее мире. В мире, который раздавил ее и над которым она должна возвыситься, чтобы его гнев никогда больше не обрушился на нее.
На следующий день, то есть 3 ноября 1515 года, три недели спустя после ухода из Тьера, она с легкой душой и умиротворенным сердцем вступила в новую жизнь.
Филиппус погонял своего осла, которому очень не хотелось покидать конюшню, так же как и слуге не хотелось оставлять трактир. Эти три глупых упрямца, включая мула, на котором восседал Коришон, казалось, были единодушны в своем мнении: хозяин потерял рассудок; лучше бы он попросил приюта на зиму в каком-нибудь монастыре.
А он чуть было не согласился на это накануне, но в конце концов решил пренебречь снежным бураном, хлеставшим Овернь. Что-то влекло его в Тьер. Точнее, уверенность в том, что, как и в Сен-Реми-де-Прованс, его там ждали.
Еще до наступления ночи он приблизится к цели, хотя и не знал, к какой. Он попросит прибежища у местного сеньора, а утром отправится на поиски мастера, имя которого значилось в шкатулке Мишеля де Ностр-Дам. А там видно будет.
А пока что мало встречалось им путников на дороге из Компостеля, ведущей в тьерский край. И когда все же доводилось встретить или обогнать такого же безумца, то невозможно было разглядеть его из-за сильного снегопада. В некоторых местах снег доходил животным до колен. Тогда они отказывались идти дальше и приходилось слезать с них и тянуть за уздечки. Наши герои промокли до костей. Филиппус очень боялся сбиться с дороги, растворившейся во все накрывшем белом снегу. Ему приходилось палкой нащупывать обочину в поисках вешек. Чаще всего это были кучки камней, иногда маленькие стенки или надпись на колышке с указанием направления. Тогда он скреб ее закоченелыми пальцами, чтобы очистить от снега и разобрать написанное.
