«Она не знает, что тебе все известно, — серьезно заявила Альбери в день, когда Гук попросил отвести его к ней. — Никогда не нарушай ее запрета. Изабо уже не та, которую ты когда-то знал». Гук не стал спорить. И ни разу он не обмолвился Альбери о подсмотренной сцене счастья, так как в тот день понял, насколько она была права. Изабо не нужны были люди.
И все же его очень огорчила весть о ее смерти, как в течение долгих лет огорчала мысль о том, что она выжила.
— Когда это случилось? — только и спросил он, мучаясь от душевной боли, порожденной несправедливостью, и тяжести горя, вдруг придавившего его плечи.
— Три дня назад, по словам Лоралины.
— Как раз под полнолуние, — поперхнулся Гук. — О, Боже! Альбери, ты…
Но Альбери не дала ему продолжить, приложив холодный палец к его губам. Ее стальные глаза затянуло тоской.
— Я дождалась рассвета, который избавил меня от ненавистной внешности, потом я помогла племяннице похоронить Изабо рядом с бабушкой. Избавление проходило тяжело. Мне пришлось спрятаться в буреломе… Лоралина не должна была видеть превращения, как я и обещала сестре. Впервые мне было так больно, но сейчас племянница и я чувствуем себя хорошо. Я не хочу, чтобы ты беспокоился, Гук де ла Фэ.
— Почему ты мне ничего не сказала позавчера, когда вернулась из пещеры?
— Мне нужно было подумать, а тебе прийти в себя, как и всякий раз, как ты меня воображаешь… другой, — договорила она, найдя слово, не такое ранящее для них обоих.
Она хорошо понимала, что он чувствовал. Да и сама она приходила в ужас, думая о чудовище, которое сидело в ней, уживаясь с женским телом. Гук заставлял себя подходить к ней, касаться ее, обнимать после каждого полнолуния. Она не должна была чувствовать, насколько отвратительна ему ее другая сущность, но была убеждена, что внушала ему в эти периоды отвращение, поскольку сама себя ненавидела.
— Я принял тебя такой, какая ты есть, Альбери. Такой, какая ты сейчас и в каждое полнолуние. Я хочу, чтобы ты твердо это знала. Я очень хотел бы этого, — тихо повторил Гук, выдержав пристальный взгляд ее серо-голубых глаз, которые она, не выдержав, отвела.
Как и всегда, он казался таким искренним, что на мгновение ей очень захотелось ему поверить, но как мог он так любить ее, раз сама она никогда себя не любила?
— Прости меня, — только и смогла она ответить.
Не желая того, Гук вспылил. Он встал и зашагал по комнате, успокаивая нервы, подошел к камину, поворошил кочергой горящие поленья.
— Ты каждый раз просишь прощения, Альбери. Каждый раз! Ты не страшишь меня, не огорчаешь… Я просто люблю тебя. Я когда-нибудь хоть намеком выказал тебе свою неприязнь, ненависть или даже безразличие? Не заслужил ли я твоего доверия? Я никогда ни о чем тебя не спрашивал! Никогда ничего не требовал! Я целиком принадлежу тебе. Тогда что мне еще сделать? Что должен я сделать, скажи, чтобы ты перестала просить у меня прощения за то, что ты существуешь?
В наступившей после его вспышки тишине Гук остановился у камина, положил локти на каминную полку и, опустив голову, смотрел в огонь. Тут он догадался, что Альбери плакала, тихо, чтобы не мешать ему. Он сразу забыл обо всем сказанном им. Ведь Изабо умерла, и Альбери нуждалась в нем. Он пересек комнату, поднял Альбери на руки, поднес ее к окну и, освободив руку, распахнул его. Альбери прятала лицо у него на груди, уткнувшись в кожаный камзол. Он дал ей поплакать, а сам полной грудью дышал холодным воздухом, который вместе с ветром врывался в помещение, раздувая огонь в камине. Гук чувствовал, как жарко бурлит в нем кровь, потом подумал, что Альбери может простудиться, несмотря на тепло, идущее от его горячего тела. Он закрыл окно, подошел к креслу и сел, все еще держа на руках молодую женщину. Он тихо покачивал ее, убаюкивая, как маленькую девочку, затем стал задавать вопросы, которые жгли ему сердце.
— Как это случилось? Чем я могу помочь?
Альбери не сразу ответила. Он был так нежен с ней, так предупредителен, услужлив, так располагал к себе. Чего бы не отдала она, чтобы быть такой, как все люди! Быть просто человеком. Она искала слова, которые не могли бы сказать всего. Ей не хотелось вмешивать его в то, что должно было произойти. Она обязана оберегать его, как он оберегал ее до сегодняшнего дня. Он столького еще не знал. Она досадливо кусала губы. Если бы только Франсуа де Шазерон оставил в покое ее семью! Тогда ей не пришлось бы лгать, обманывать единственного любимого мужчину. Придав голосу уверенности, она заговорила:
— Она неудачно упала, возвращаясь в пещеру. У входа образовался завал из поваленных бурей деревьев, ветвей, скатившихся с горы камней. Я всегда просила ее быть осторожней, но после дождей и морозов место стало крайне опасным. Она мучилась несколько дней. Я не могла бы ее спасти, Гук, даже если сразу поспешила бы к ней. А этого я не могла сделать из-за сеньора, который в последние дни не покидал замок.
Гук молча кивал. «Какая досада», — подумал он.
Альбери продолжала:
— Пятнадцать лет назад ее сочли погибшей и отслужили по ней мессу, а теперь она умерла без священника, без исповеди, без прощения церкви. Изабо была ревностной католичкой, Гук, и дочь воспитала такой же, хотя та не прошла обряда крещения. И мне хотелось бы, чтобы душа ее покоилась с миром.
Гук повернулся к ней, нежно обнял за плечи.
— Ты права, девочку мы должны взять к себе.
— Нет!
Альбери почти взвыла.
Нет, ничего-то он не понял! Голос ее смягчился, но лицо окаменело.
— Нет, Лоралина уже не ребенок, Гук, ей пятнадцать лет, и она удивительно похожа на ту Изабо, которую когда-то знал Франсуа де Шазерон. Если, к несчастью, он узнает о ее существовании, одному богу известно, что произойдет. Лоралина родилась среди волков, выросла среди них и знает их язык. Ее сожгли бы живьем, как мою прабабушку. Нет, Лоралина на своем месте, я позабочусь о ней, не бойся. Аббат Антуан де Колонь встретился с Изабо, когда умирала бабушка. Я попросила его наставить Лоралину. Да вот опасаюсь, как бы она не наделала глупостей, не начала мстить за мать. Ведь присутствие Шазерона здесь, в Монгерле, все больше озлобляет ее. Я не хочу повторения истории, Гук. Мне самой стоило огромного труда все забыть — потребовалось тринадцать лет, чтобы научиться любить тебя, заглушить в себе ненависть и мысль о мщении. Сделай так, чтобы Шазерон на несколько дней покинул Монгерль. Антуану де Колоню нужно время, чтобы утешить Лоралину, утихомирить ее гнев. Помоги мне!
Гук помрачнел. Так, значит, аббат из Мутье все знал! Он встречался с Изабо, а ему, Гуку, запретили видеться с ней! Мысль эта потрясла его до глубины души, хотя внутренний голос и говорил, что аббата призвали лишь для исполнения религиозного обряда и не для чего другого. Он взял себя в руки. Нет, его не предали, не отстранили. Только он один по-настоящему разделял судьбу этих несчастных, нес их крест, старался смягчить их участь любовью к Альбери.
