Мой муж называет меня «мамой двоих детей, которая еще «немного шьет» по ночам – на клавиатуре ноутбука». Эти слова теперь – на обложке моих книг. Иногда я скучаю по работе в редакции, в «поле», по командировкам, дежурствам, сорванным дедлайнам и прочим экстремальным ситуациям. Но благодарна мужу за то, что он заставил меня сделать выбор. Я бы упустила слишком многое – важное, трогательное: прогулки, пробуждения, укладывания, купания детей. Чтение, кружки, новые знакомства. Жизнь интересами ребенка, его проблемами и волнениями.
Работающие мамы! Прежде чем называть домохозяек «мамашками» в значении «бездельницы», спросите, как проходит их обычный день. И кем они были в прошлой, бездетной, жизни. И возьмите чужого младенца на руки, чтобы его мать могла просто погулять вокруг школы. Одна, в свое удовольствие.
Сегодня девочка, завтра – мальчик. Вопросы самоопределения
Позвонила по рабочему вопросу моя давняя приятельница. Я спросила, как дела у ее дочки – прекрасной Сонечки. Девочку я в последний раз видела года четыре назад. Та была невероятной красоты блондинкой с густыми волосами до попы, волоокая, с девичьим обаянием в каждом движении.
Сонечке исполнилось уже тринадцать – чужие дети растут быстрее своих. Приятельница рассказала, что у нее уже терпения не хватает. Сонечка экспериментирует с краской для волос – то ходила рыжая, то зеленая, то синяя. Потом смешала сразу три цвета и покрасилась в нечто болотное. Заодно и подстригла себя сама клоками, лишившись прекрасной косы. Приятельница, рыдая над отрезанными волосами, записала дочь в салон, чтобы хоть как-то привести ее в божеский вид. Сонечка же объявила, что в салон ей не надо – в их школе к подобным экспериментам относятся спокойно. Одноклассник Сонечки, например, попросил у нее юбку и теперь ходит в школу в этом предмете женского туалета поверх штанов. Учителя делают вид, что ничего особенного не происходит. Родители, побежавшие к психологу, по его совету, проявляют терпимость. Психолог же получил еще одну благодарную клиентку, причем на регулярной основе, – мать этого самого мальчика.
Дочь еще одной моей знакомой, которая получила при рождении двойное имя Кэтрин-Элизабет – у нее отец англичанин – до пятого класса была Катей. В шестом же объявила, что она отныне Лиза и теперь все должны ее так называть. И в школе, и дома. Но русская бабушка наотрез отказывается понимать, почему ее единственная внучка Катя теперь стала Лизой? Бабушка прямым текстом предлагает «один раз надавать по жопе, чтобы выбить дурь».
В соцсети я наткнулась на рассказ мамы о том, как ее сын пошел в музей с классом. Они последние два года живут в Америке, и я точно знала, что у женщины дочь, а не сын. В комментариях прочла, что многие недоумевают – а куда делась дочь? Оказалось, что теперь это считается нормальным, даже модным среди подростков – неделю они ходят мальчиками, неделю девочками, неделю – среднего пола, с вопросом самоопределения. Придумывают себе новые имена – мужское, женское и среднее – и требуют, чтобы все их этим новым именем называли. А на старое не откликаются. И задача родителей – не вмешиваться в этот процесс и уследить за сменой пола, не перепутав график. Не знаю, я бы уже на первой неделе последовала совету бабушки Кэтрин-Элизабет.
Мама Сонечки тоже беспокоилась по поводу того, что девочка хочет сменить имя и, возможно, пол. Если не буквально, то есть операционным путем, то хотя бы по внутренним ощущениям. Сонечка иногда называет себя Семеном. Вроде как примеривается. Одноклассники ее поддерживают и тоже называют Семеном. Соня, когда чувствует себя Семеном, играет на гитаре, увлеклась ударными инструментами, просит родителей купить ей настоящую профессиональную ударную установку. Она начала писать музыку, стихи и перестала устраивать истерики, которые выдает в те дни, когда считает себя Сонечкой.
– Ей нравится так жить, вроде как двойной жизнью, – сказала приятельница.
– А тебе? – уточнила я.
– Я не знаю, что делать. Может, она правда чувствует себя в другом теле или как там это называется?
Моя приятельница выросла в ультраконсервативной семье и ультраконсервативном обществе, как и я. Она, как и я, считала, что главное желание девочки, девушки, женщины – выйти замуж и стать хорошей женой. Создать семью, родить детей, заботиться о доме. Что делать с собственной дочерью, она не знает. И не может знать.
– Запиши ее в спортивную секцию, – посоветовала я.
– Как девочку или как мальчика? – хохотнула подруга.
– Как мальчика, конечно. После недели тренировок она быстро захочет стать девочкой. И к психиатру своди заодно. Пока она докажет, что не девочка, а мальчик, с ума сойдет и плюнет на все эти гендерные самоопределения.
– Может, она считает себя некрасивой? – поделилась переживаниями подруга.
– Ну, мы все себя считали уродинами в определенном возрасте.
Да, так было, и никто не пытался убедить нас в обратном. Мамы не говорили, какие мы красавицы. Восхищаться собственным ребенком, а уж тем более его красотой, у поколения наших родителей считалось даже неприличным.
Мою детскую высокую самооценку спасла жизнь у бабушки в северокавказском селе, где каждый ребенок без исключения считался таким красивым, каких никогда и нигде не бывало. Детей тискали, щипали, «плевали» на них, чтобы не сглазить, и без конца твердили: «Ай, какая красавица (красавец), смотреть больно на такую красоту». Мальчики могли соперничать в красоте с луной, девочки же непременно затмевали солнце. Поэтому во мне было заложено необходимое каждому ребенку чувство собственной неотразимости.
Но моя школьная подруга Ленка уже в московской школе была этого лишена. Наоборот, ее мама всегда подчеркивала, что у дочки – крестьянские короткие ноги, слишком широкая кость – «скажи спасибо своему папочке» – и плечи, как у пловчихи. Грудь точно не вырастет, и дочь так и останется «доска – два соска». Ленкина мама не стеснялась в выражениях и в присутствии посторонних, например, меня. Когда я в первый раз услышала такое, то впала в ступор: сидела, вжавшись в стул, опасаясь, что и мне достанется от Ленкиной мамы. Но Ленка вообще, казалось, не реагировала на материнские комментарии.
– Тебе не обидно? – спросила я.
– Она просто бесится, вот и срывается. Папа ее бросил. А я на него похожа. Вот мать и мстит ему через меня. Я привыкла. Она сама уродина.
Тут я опять впала в транс. Я никогда бы не посмела назвать свою маму или бабушку уродинами. Бабушку я считала самой красивой на свете. А от мамы у меня всегда дух захватывало – от ее смелых нарядов, дерзких декольте, мини-юбок и стрижек.
Наверное, я слишком долго прожила в деревне. Когда родился мой сын, я всем кричала, что это самый красивый мальчик на свете. Я восхищалась его кудряшками, носом, подбородком. Моя мама меня одергивала. Знакомые вежливо молчали. Муж не спорил, решив, что у меня послеродовой психоз. Но от всех приходивших в дом – знакомых, друзей, я требовала, чтобы они разделили мое восхищение. С дочкой было еще хуже. Я окончательно сошла с ума. Я гуляла с коляской и никому не запрещала посмотреть на мою дочь и сообщить, какая она прелесть. Однажды в парке я наткнулась на бабушку-грузинку и сообщила той, что у нее самый красивый в мире внук, а его ресницы я бы отрезала и себе приклеила. Бабушка в ответ еще час причитала над моей дочерью. Она совершила все действия, по которым я так скучала и которых мне не хватало – потискала ее за щеку, «поплевала» на нее, сюсюкала и то и дело прикладывала руки к груди в знак восхищения ее красотой. Я создала вокруг дочери круг, в котором ее безусловно любили, восторгались каждым движением, отмечали миндалевидный разрез глаз, длинные ноги.
