Мне было до безумия жаль девочку. Даша сказала, что ездит одна с шести лет и привыкла. Но она не привыкла. Скорее, привыкла ее мама, спокойно отпуская дочь с незнакомыми людьми.
Я смотрела на Дашу и вспоминала Ксюшу, девочку, с которой сидела по ночам много лет назад. Интересно, какой она выросла? Сейчас ей двадцать, как моему сыну.
Через месяц после совместных сборов я должна была отправить дочь на другие. Уже одну. Впервые в ее и моей жизни. Дома разразился скандал. Сын считал, что я все делаю правильно – пора, самое время. Муж был категорически против. Когда я принимала это решение, была спокойна: сборы в Подмосковье, ехать полчаса, если что – заберу. Дочь готова. Она разумная, очень ответственная. Проследит не только за собой, но и за младшими девочками – ей это в радость, в удовольствие. Я знала, что она умеет увлечь рисованием, чтением, играми, вроде крестиков-ноликов, остальных, и не сомневалась в том, что в ее комнате будет царить идеальный порядок и соблюдаться режим дня. К ней в комнату во время тихого часа или свободного времени станут приходить девочки, тихо садиться рядом и рисовать. Так, собственно, и произошло. Но тогда, после общения с Дашей, я потеряла уверенность в правильности решения: хочу ли я, чтобы моя дочь стала такой же – уверенной, рассудительной, самостоятельной, прагматичной, но готовой кинуться к чужой женщине, которая может ее обнять и рассмешить? Или такой же, как Полина, которая скрывает от мамы, что ничего не видит даже в очках? Хочу ли я, чтобы дочь быстро и резко повзрослела, или лучше растянуть ей детство? Мое поколение взрослело слишком рано, что такое инфантилизм наши родители не знали, даже понятия такого не существовало. Конечно, я хочу для своих детей другого – дать им защиты столько, сколько смогу, пока они мне позволяют. Я хочу оттянуть их взросление и тем более не хочу делать его вынужденным, как было в моем детстве. Но в то же время я мечтаю передать им то, чем владею сама и многие из моего поколения, – умение стоять на ногах, справляться со сложностями, находить друзей, не теряться, брать себя в руки.
Неожиданно мне написала Ира – давнишняя приятельница, бывшая коллега: «Можно тебе позвонить?» Я перезвонила сама, решив, что что-то случилось. С Ирой мы давно не слышались и не виделись, но поддерживали виртуальную связь в соцсетях. Судя по фотографиям, которые она выставляла, все было отлично – работа, любимый единственный сын Гриша, сама красавица.
– Скажи мне, что я все сделала правильно, – попросила Ира таким голосом, что я испугалась.
Чуть не плача, она рассказала, что отправила Гришу в городской лагерь полного дня. Нет, конечно, не с «ночевкой». Утром отвела, вечером забрала. Исключительно ради психологической подготовки к первому классу. Ведь Гриша даже в детский сад не ходил и с рождения находился под опекой трех женщин, которые его обожали до дурноты, любили до истерики – матери и двух бабушек. Бабушки высказались категорически против лагеря, но Ира настояла – там и ментальная математика, и футбол, и английский. Дети, воспитатели, педагоги. Все, что требуется для экстренной социализации ребенка. Обе бабушки обвинили Иру в нелюбви к собственному ребенку и каждый день изматывали ее звонками и предсказаниями худшего – Гришечка упадет и сломает руку, ему мячом на футболе попадут в голову, его обидят злые дети. Бабушки наперебой утверждали, что за Гришей никто не присмотрит, не накормит.
Ира решила не сдаваться, но держалась из последних сил. Она отвозила Гришу в лагерь, сдавала воспитателю и уезжала на работу. Но работать не могла, думая только о том, как там ее Гриша. Она звонила воспитателю-педагогу, но тот не всегда отвечал или скупо говорил, что все хорошо, и в конце концов попросил не беспокоить так часто. Ира, проведя очередной бессмысленный день, мчалась в лагерь, чтобы забрать сына. Каждый раз при приближении к территории лагеря у нее начинали трястись колени и руки. Она представляла себе самое страшное – Гришу, плачущего навзрыд, или сидящего в одиночестве на лавке, или появляющегося с перебинтованной рукой, ногой или головой. Но мальчик выбегал к матери радостно и бодро. Ему нравилось в лагере. Даже уезжать не хотел и просил задержаться еще немного – не успели закончить игру с новыми друзьями.
Бабушки ежедневно требовали фотоотчета. Ира фотографировала сына – как он бегает, как показывает рисунок или решенную задачу. Но бабушки тут же начинали названивать, причем практически одновременно, с разницей в минуту. И Ире приходилось выбирать, какой из них рассказывать про Гришу. Обиженными все равно оставались обе, кого бы она ни предпочла.
Бабушки заламывали руки и кричали в трубку, что Ира немедленно должна забрать ребенка из этого ужасного места. Гришечка похудел так, что аж светится. У него все ноги в синяках. И он наверняка набрался в лагере дурных манер и матерных слов.
– Скажи, что я сделала правильно, – чуть не плакала подруга.
Я не знала, что ей ответить, потому что меня волновал тот же вопрос. Правильно ли я сделала, отправив свою дочь одну на спортивные двухнедельные сборы? И тоже оправдывала свое решение переходом Симы в старшую школу. Ведь все четыре года младших классов дочь находилась под колпаком заботы и любви нашей первой учительницы, а еще поварихи тети Нади, охранника дяди Андрея, завуча и других учителей, которые ее обожали.
Мне казалось, я выбрала «мягкую» социализацию. Сначала сборы с другими тренерами, девочками, в другой стране, но под моим присмотром. Потом – уже самостоятельные в ближайшем Подмосковье, с подругами по команде. В одной комнате с лучшей подружкой, о чем они договорились заранее. С тренерами, которые про Симу все знали – что она скорее упадет в обморок, чем признается, что ей плохо. Что она не переносит громкие звуки. На нее нельзя кричать ни в коем случае, потому что она вообще ничего не сделает. Хотя и повышать голос на нее было не за что.
Но дочь ехала без меня. Должна была спать на другой кровати, не в своей комнате, а еще с двумя девочками. Я не могла ее поцеловать на ночь и пожелать спокойной ночи. Не могла разбудить утром, почесывая спинку. Я не могла приготовить ей то, что она хотела. Расплести вечером косу, поговорить, почитать на ночь – на две недели Сима лишалась всех домашних традиций, сложившихся с ее рождения. И я тоже выслушивала от всех – мужа, мамы, близких подруг – про «казарму», «загубленное детство, проведенное в душном помещении», и про то, что «физкультура лечит, спорт – калечит». Меня поддержал только сын, который сказал, что Сима сильнее, чем я думаю. И что да, давно пора.
– Мам, она справится, – сказал Вася твердо и уверенно.
– Поговори с ней, пожалуйста, как брат. Она тебя послушает, – попросила я.
О чем они шептались, я не знаю. Даже не уверена в том, что они вообще разговаривали. Обычно дочь заваливается на кровать к брату, прижимается к нему и смотрит с ним лекции по физике. Университетские. Наблюдает, как он решает задачи. Часто они просто лежат или сидят рядом. Молча. Играют в крестики-нолики, точки, шахматы, го. Или сын помогает сестре решить олимпиадную задачу – рисует на листочках цифры, человечков, объясняет. Сима очень ценит эти минуты. Мне кажется, что и сыну они в радость. Я ухожу, чтобы не мешать. Математика, физика, логика, шахматы – их территория, на которую у меня нет доступа.
