– Пошли. – Матильда подхватила разумницу под локоть, с забытой болью вспомнив, как вела к Эрнани то бледневшую, то красневшую Иду. Агарисский храм святой Юлии среди лучших, читай, дорогих, не числился, но и он был поболе втиснутой в древний подвал гаунасской дворцовой церкви. И понарядней. Бербрудеры то ли пожадничали, то ли наслушались еретиков-нестяжателей и не стали оскорблять Создателя сотворенным Леворуким золотом. Низковатые серые своды, едва обработанный камень стен, грубые, массивные подсвечники. Горьковатый, не похожий на агарисские благовония дымок напоминал скорее о лесных пожарах, а суконные буро-зеленые дорожки это ощущение усугубляли. Словно бредешь хмурым ельником, сам не зная куда. Мог бы – бежал, только сил нету, а за спиной лают и завывают… Охота – это весело, когда ты гонишь, а не тебя.
– Ваше высочество, – тихонько окликнула Селина, – пожалуйста, не думайте о плохом. Капитан Уилер говорил, что в Алате на праздники радуются и прыгают через огонь, а не выдумывают страшное.
– Верно, – подтвердила Матильда, и непонятный лес с псами и замшелыми елками исчез, оставив дымную горечь и желание немедленно сигануть через костер. – Только не во мне сейчас дело, а в тебе.
– У меня все хорошо, – торопливо, ведь им осталось каких-то три шага, заверила Селина, – только почему-то мне не верят и начинают жалеть. Так неудобно… Я ведь должна подтвердить, когда ваше высочество скажет, что я готова?
– Ну да. – Последний шаг, и вот они, мосластый клирик с болтающейся на груди лупоглазой серебряной совой и Хайнрих. Прохлопанное в юности счастье, которому обязательно должно повезти. Ей же в конце концов повезло, хоть и не по заслугам!
– Приветствую тебя, дочь моя, – после Бонифация серый кардинал казался неправильным, а ведь среди эсператистов чуть ли не вся жизнь прошла. – Ручаешься ли ты, что сия девица невинна телом и чиста помыслами и что решение ее отдать руку сему благочестивому мужу благое и непринужденное?
– Ручаюсь, – бодро заверила алатка, осознавая, что никакая она уж не эсператистка, хотя кто здесь эсператист? Не Хайнрих же!
– Это так, дитя мое? – не унимается кардинал. Взгляд светлых и очень неглупых глаз перепрыгнул на Селину, и невозможная девчонка сделала-таки свой книксен!
– Да, сударь, – безмятежно подтвердила она. – Я хочу выйти замуж за его величество и постараюсь, чтобы ему со мной было хорошо. Клянусь своей кровью.
2
Мать предполагала сбежать с праздника пораньше и дождаться если не первого весеннего рассвета, то хотя бы восхода предвещающей его звезды. Эмиль был готов и ждать, и особенно сбегать, но для начала следовало пережить полуночный выход с кальтарином. Сам по себе танец не таил в себе ничего дурного, но десять минут наедине с Урфридой не то чтоб тревожили, а вызывали какую-то грустную неловкость. Дочь Рудольфа ни единым жестом не намекнула на аконские ночи, она казалась спокойной и какой-то усталой, напоминая этим отца. Старик честно волок свою телегу, на которую то и дело подбрасывали то тяжбы, то жалобы, то празднества, но его было жаль. Особенно в парадном мундире и с перевязью Первого Маршала в отставке.
– Я многого жду от этой весны. – Рудольф почувствовал взгляд и усмехнулся. – Ты возьмешь Олларию, Рокэ так или иначе добудет Марагону, но это, уж извини, самое простое. Нужно втолковать Талигу, что все наладилось и можно жить, как жили до всей этой…
– Сумятицы, – подсказала более или менее подходящее и при этом приличное слово мать. – Но жить как прежде выйдет далеко не у всех.
– Кто не может по-старому, – герцог в порядке исключения прихватил не кружку, а бокал, – пусть живет по-новому, но соблюдая закон. На старых запасах долго не просидеть, их почти проели, значит, нужны новые, а для этого надо избыть ворье и мародеров. И я это сделаю!
– С помощью Создателя, – наставительно уточнил Бонифаций. – Заповедовано, что плуг и посох пастуший кормят меч, меч же хранит плуг и посох. Сильные же богоугодны ровно в той мере, в коей думают о сем, те же, кто…
– Ваше высокопреосвященство, – в возгласе герцогини сквозило отчаянье. – Рудольф! Пора выходить, нас ждут!
– Ожидающий полчаса вытерпит и больше, – Бонифаций решительно направился к столу с напитками. – Опоздавший на пять минут жалок, как суслик, а на час – величав, словно бык.
– Мы еще не опоздали, – мать расправила платье и поднялась. – Ваше высокопреосвященство, часы в комнате подведены, чтобы мы встретили весну дважды: здесь, в кругу ближайших друзей, и с гостями.
– Нездраво сие, – фыркнул кардинал, озирая оставшуюся выпивку, – но хоть и дурной выверт, зла в нем нет. Кальтарин-то у вас какой? Простой дворцовый или лебяжий?
– Увы, – Георгия развела руками, – пока простой, но самим своим вопросом вы подарили мне надежду на возвращение красоты. И все же, уместно ли кардиналу снисходить до танца?
– Красота и радость – от Создателя, – отрезал его высокопреосвященство, залпом осушая ближайший бокал. – Идем, дочь моя, воздадим хвалу Весне и тем посрамим Врага.
Герцогиня улыбнулась и дернула звонок. Почти вбежавшие дюжие слуги в черно-белом, но с приколотыми к воротнику розовыми цветками немедленно распахнули двери в парадную анфиладу, и в этот миг впереди громко и торжественно забили часы. Рудольф напоследок потер спину и подал руку матери, Бонифаций зверски щелкнул каблуками перед Георгией, следующим был Эмиль. Маршал слегка повел плечами и двинулся к одетой в алое Урфриде, кажется, вышло непринужденно. Оглядываться на Франческу с Марселем Эмиль не стал, хоть и тянуло. Часы отзвонили, последний удар слился с громом литавр: за дело взялся оркестр, и очень громко взялся. Как впереди стукнули древками алебард гвардейцы, Савиньяк не видел и не слышал, но они стукнули, поскольку Рудольф с матерью двинулись вперед.
– Нас немного, – негромко напомнила Фрида, когда стоящие у самых дверей разряженные Дораки остались позади. – Меж парами должна быть двойная, как вы выражаетесь, дистанция.
– Да, – согласился Эмиль, – мы говорим именно так, но на войне.
– Я – дочь Первого маршала Талига, пусть и бывшего, – напомнила женщина. – И потом мы сейчас на войне в большей мере, чем вы. То, что для приехавшего к невесте маршала – праздник, для тех, кто этот праздник устраивает, – бой. Я рада возможности поговорить с вами без свидетелей и при этом у всех на глазах.
– Вы прекрасно выглядите.
– Благодарю, вы прекрасно собой владеете. Эмиль, я опять вынуждена говорить первой, и я буду краткой. Я подтверждаю данную вам в Аконе клятву, но я должна признаться, что потрясена Франческой. Она не только восхитительна, она – само благородство. Я зря боялась разрушить ее счастье, а ведь я боялась… Пока не увидела госпожу Скварца. Вы могли ответить на мой призыв лишь из жалости, и я вам за это признательна, хотя обычно жалость меня оскорбляет. Знай я вашу невесту прежде, я бы не рискнула просить вас об… услуге, потому что не сомневалась бы в отказе. Я считаю себя красивой, я, благодаря вам, поверила в себя как в женщину, но богиней мне не стать.
