И тем не менее я, как и все остальные собаки в мире, – волк. Где-то в глубине души я храню знания, необходимые волку, спрятанные за прослойками поколений, отделяющих меня от волков.
Волк в анамнезе.
Это вам не тапки грызть.
Если объяснять по-простому, то собачья память смахивает на вселенную. То есть по форме напоминает песочные часы. Так оно у всех собак. И у чихуахуа, и у сенбернара память примерно одинаковая, только размеры отличаются, однако в зависимости от особи пахнет память по-разному.
Многие наши воспоминания переданы нам по наследству вместе с загадочными инстинктами, которые, если разобраться, вовсе не загадочные. Понимаю, звучит это так, будто я – перенюхавший носков бриар, но все равно скажу: память – это непрерывный поток. В наиболее банальном проявлении ее можно наблюдать у бордер колли: чтобы действовать так, как человек пожелает, собакам этой породы вообще не требуется дрессировка. В бордер колли будто батарейки вставили – и вперед. И вот она бегает себе и бегает. Но счастлива ли она при этом? В следующий раз, как увидите бордер колли с вытаращенными глазами и теннисным мячиком в зубах, поразмышляйте над этим. Волк, который вместо того чтобы сожрать овцу, сторожит ее, – по-вашему, на такого волка можно положиться?
Нередко, чтобы не сказать всегда, премудрости, которым меня учили в бытность мою щенком, оказывались лишь отчасти правдой, а чаще всего вообще полной чепухой. Например, вот эта: «Если у тебя забарахлил желудок, поешь дерьма!» В другое время и в другом месте такой совет наверняка сработал бы, однако в густонаселенных городах ничего у тебя не выйдет. Они по запаху это определят – если ты, довольный и радостный, прибежишь домой с вымазанной дерьмом мордой. И реагируют они ужасно эмоционально. То самое дерьмо, которое они так тщательно подбирают, прячут в черные мешочки и послушно несут к дерьмонакопителю, почему-то вызывает у них бурное, вульгарное отвращение.
«Фу, какая мерзость!» – вопят они. Некоторые даже ударить могут, но и это не самое страшное. Намного хуже, что потом, после того как тебя унизительно окатили водой из шланга, ты осторожненько ищешь общества своего хозяина и видишь, что тебя спустили на ступеньку вниз в иерархии. Нет, новых особей в стае не появилось, но ты вдруг находишься уже не там, где прежде. Ты словно в один миг скатился вниз. Одно дело – когда ты в самом низу иерархии, но веселый, и амбициозный, и полный надежд, и перед тобой открыта дорога на самый верх, и совсем другое – когда из-за неудачной выходки между тобой и всеми остальными появляется пропасть. И пропасть эта никогда не закроется. «Поешь дерьма!» – мудрость, которая в наших краях давно перестала быть мудростью. От нее остались лишь слова. А словам, как известно, лучше безоговорочно не доверять.
Они явились к нам после смерти Майора. Трое людей. Сперва я их не вспомнил, но пару раз нюхнул и понял, с кем мы имеем дело.
Мужчина был щенок фру Торкильдсен. Женщина – его сучка. А мальчишка – их общий кутенок.
Пожаловали они явно без предупреждения, и от этого фру Торкильдсен пришла в гнев, какого прежде я не видал. Чтобы понять это, даже и нюх не требовался. В ее нежном голосе зазвучал металл, а движения сделались какими-то угловатыми.
Они пришли помочь – сказав это, Сучка полезла к фру Торкильдсен обниматься, но той это было неприятно, и я насторожился.
По-моему, фру Торкильдсен гостям не обрадовалась. Как я уже сказал, выдавал ее голос. И еще она, по ее собственным словам, решила лечь пораньше, а прежде за ней этой скверной привычки не водилось.
В отличие от Майора и фру Торкильдсен, Щенок с Сучкой разговаривали только о том, что произойдет в будущем. О том, что необходимо сделать – так они сами говорили. Жизнь нельзя просто бездумно проживать, ее надо планировать, ей следует распоряжаться. Когда? Когда нас ждут в похоронном агентстве? Когда мы освободим гараж? Когда пойдем в церковь? Когда ты придешь в гости? Когда мы будем есть?
От того, как фру Торкильдсен и Сучка общались, я встревожился. Сучка виляла хвостом и старалась угодить. Возможно даже, чересчур старалась. Ей очень хотелось понравиться фру Торкильдсен, однако фру Торкильдсен, которую я до этого момента назвал бы дамой дружелюбной и отзывчивой, отказывалась идти Сучке навстречу. Она, будто объевшийся сытый лабрадор, не обращала на Сучку внимания. Это сравнение тут неслучайно. Манипуляции, к которым прибегла фру Торкильдсен, очень похожи на те, что суки постарше применяют по отношению к молодым. Итог был такой же: Сучка теряла уверенность и делалась все более нескладной.
На мой взгляд, похороны вышли сущее разочарование, но это, видно, я сам виноват – чересчур многого от них ждал. Возможно, меня ввело в заблуждение само слово «похороны». Мы, собаки, привыкли «захоранивать», то есть закапывать всякие мертвые предметы, поэтому я навоображал, что мне в этой церемонии тоже отведут определенную роль, однако все вышло иначе. Похоже, фру Торкильдсен сама собралась его закапывать.
– Сиди тут, – совершенно бесстрастно сказала она, закрывая дверь и отправляясь на Майоровы похороны.
Вот и все на этом.
Спустя пару дней стайка уехала. Тот день я запомнил, потому что речь зашла о человеке, который сыграет немалую роль в нашем будущем. Он станет важной персоной в жизни фру Торкильдсен после смерти ее мужа.
– Не забудь, что в четверг придет Кабельщик, – сказал Щенок своей матери, направляясь к выходу.
– Не нужен мне никакой Кабельщик, – заупрямилась фру Торкильдсен.
Я особой потребности в Кабельщике тоже не испытывал, но Кабельщик все же пришел, и, как Щенок и предсказывал, явился он в четверг. Человеком он оказался очень приятным. Молодым, волосатым и к собакам имел подход. За ухом он чесал отменно, а это уже немало. Фру Торкильдсен угостила его кофе с коричными рогаликами, хотя тот стал было отказываться. Кофе он все же отхлебнул, а затем, наверняка чтобы старуха отвязалась, откусил и рогалик. Вот тут-то паренек и пропал. Фру Торкильдсен это, разумеется, понимала – впрочем, думаю, действовала она без злого умысла. Закончилось дело тем, что Кабельщик, совершенно одурманенный коричными рогаликами, не внял робким возражениям фру Торкильдсен и вместо одного кабельного канала подключил целую кучу. На прощанье Кабельщик получил немалый пакет рогаликов, и все это было очень мило, вот только когда он ушел, фру Торкильдсен посмотрела на меня и проговорила:
– Господи, что же мне делать с такой кучей каналов?
Ну а мне-то откуда было знать ответ?
Большие перемены приближались маленькими шажками. Фру Торкильдсен выяснила, что больше всего ей нравится смотреть телевизор по утрам. Так оно и повелось. И если прежде они с Майором садились смотреть новости в строго отведенное для этого время, то сейчас по утрам она смотрит программу, в которой я совершенно ничего не смыслю, но которая фру Торкильдсен, судя по всему, доставляет удовольствие. В программе этой люди в основном болтают о чем-то, для меня совершенно непостижимом. Старики и молодые, мужчины и женщины – они встречаются каждый день, чтобы болтать, кричать и плакать, а фру Торкильдсен на все это смотрит.
