Обычно мне не удается процитировать стихи, которые фру Торкильдсен мне иногда зачитывает вслух. И на то есть несколько причин. Первая заключается в том, что чтение это обычно происходит по вечерам и ему предшествует употребление драконовой воды. Иначе говоря, дикция у фру Торкильдсен тогда не совсем четкая.
Вторая причина состоит в том, что стихи, которые она читает, как правило, совершенно невозможно понять. Не скажу, что они плохие, просто мне они не близки. В отношении поэзии ориентироваться следует на то, каким образом собака проявляет свои чувства. Да, возможно, собаки в стихах не знатоки, но ничего страшного в этом нет, и я, например, непременно радостно виляю хвостом, услышав хороший стих.
Вот, к примеру, такой:
Если ты сказал А
Если ты сказал А
Вот это, я понимаю, поэзия. Карты на стол, никакого сюсюканья, сразу к сути, к сердцевине, к косточке. Кстати, давно мне в этом доме косточек не перепадало.
Фру Торкильдсен любезно показала мне, хоть я об этом и не просил, как придумывают поэзию. Тайна поэзии, объяснила фру Торкильдсен, заключается в том, чтобы слова звучали красиво. И, чтобы пробудить у меня интерес, она прибегла к продуманной метафоре. Это, сказала она, как если ты заходишь в парк, но идешь не самой быстрой дорогой, а самой интересной.
Какая
разница
какая
разница
куда ни поверни
башку
повсюду
задница
По мнению фру Торкильдсен, ничего сложного в поэзии нет. Удачи!
Порой мне приходится напоминать самому себе, что фру Торкильдсен не собака, а человек со всеми недостатками и слабостями, присущими этому биологическому виду. Я несколько раз вынужден был обратить ее внимание на то, что эта история, прежде всего, о собаках, и сейчас наконец до нее это дошло. А почему, спрашивается, дошло? Ну да, потому что фру Торкильдсен обнаружила – явно к своему немалому удивлению, – что у собак с Южного полюса имелись имена. Подумать только! До того, как собак загнали в трюм, их тоже наверняка как-то да звали, но именно эти имена появились у них, когда светлой полярной ночью собаки сошли на берег и разбежались по причалу.
Имена «своим» собакам дали члены экипажа. И эти клички фру Торкильдсен прямо зацепили. Каждый раз, обнаружив новую собачью кличку, она сияет от радости. Тогда она, поборов лень, встает, проходит к стае бумажных волчков перед камином и, взяв одну фигурку, кладет ее на стол. А так как она уже встала, то и на кухню не забывает зайти.
Сдвинув на кончик носа очки и взяв ручку, она пишет на волчке новую кличку.
Это Сигген, это Мертвец, это рассмешивший фру Торкильдсен Максим Горький, это Фритьоф, Мишка и Полковник. Пес с именем Майор рассмешил нас обоих.
Белла, Болла, Лассе, Эскимос, Балдер, Фикс, Лусси, Ангел Смерти, Серый, Брум, Люси, Якоб, Трефовый Валет, Тигр, Крыса, Шумный, Эмиль, Скальп, Хеллик, Адам, Хитрец, Дэльен, Грим, Стопарик, Окурок и Фру Ворюга.
Рыцарь, Кайса, Кайсин Сын, Уран, Нептун, Эстер, Сара, Эва, Улава, Колокольчик, Лола, Эльсе, Марен, Кок, Буне, Йола, Хельге и Пер. Мадейро. Тур.
Это те клички, что я запомнил. Меньше половины, это уж точно. Память у меня не как у слона. Впрочем, я и не претендую. Но зато и дерьма от меня поменьше – аккуратные маленькие кучки, которые относительно хорошо сохранившаяся пенсионерка без труда уберет в мешочек. Вот то же на то же и выходит.
– Представляешь, – сказала фру Торкильдсен, – какой, наверное, гам стоял на палубе «Фрама», когда собаки плыли через Атлантику?
Еще как представляю. Получше, чем она. Я прекрасно представляю, какой это ад для гренландской собаки, – хотя нет, для любой собаки, – когда силишься идти по мокрой палубе, а та ускользает у тебя из-под лап.
Потому что на той палубе я бывал. И запах помню. Люди, с гренландскими собаками незнакомые, а таких на борту было большинство, этих собак боялись и считали их примитивными. Глядя на собак с голодными глазами и засохшим в бороде дерьмом, они не скрывали отвращения. Когда собаки злились, то кусали. Когда были голодные, тоже кусали. И когда испытывали страх – тоже. И ни одну из находящихся на борту собак невозможно было хоть чему-то научить. «Фрам» превратился в плавучий зоопарк с почти дикими зверями. И, совсем как в зоопарке, зверям там было не место.
– Это издевательство над животными, – высказался я, – загнать полярных собак на корабль, а корабль увести в тропики. Это уж чересчур!
– Погоди, – хитро усмехнулась фру Торкильдсен, – это еще цветочки.
– Они же там передохнут как мухи.
– Шеф предполагал, что половина собак во время рейса из Гренландии до Антарктиды умрет.
– Циничный мерзавец.
– Можно и так сказать. Но ты угадай, сколько собак осталось в живых спустя пять месяцев морского путешествия?
– Четырнадцать тысяча, и десять, и сто семьсот? Какого вы от меня ждете ответа? Но давайте допустим, что Шеф был прав. У меня сложилось впечатление, что он из тех, кто часто бывает прав. Предположим, в живых осталась половина.
– Пятьдесят процентов?
– Проценты – это хорошо. Пускай столько и будет, да.
– А теперь смотри! – с подозрительной веселостью проговорила фру Торкильдсен так загадочно, что я понял – она готовит мне сюрприз. – Сиди! – скомандовала она.
Я сижу. Это я умею. Я сижу как вкопанный.
– Место! – скомандовала она, и я, разумеется, остался на месте, но в голову стали закрадываться всякие мысли.
А вдруг мне перепало бы что-нибудь вкусненькое? Сейчас вкусненькое мне просто необходимо. В животе у меня пусто и неспокойно. Фру Торкильдсен направилась на кухню, и хвост у меня сам собой завилял. Вообще, вилять хвостом сидя – дело крайне непрактичное. Вернулась она, к сожалению, с пустыми руками, разве что лакомство где-то очень хорошо спрятано.
– Сейчас увидишь, – сказала фру Торкильдсен, но на этом снова умолкла.
Она подошла к стае бумажных волков перед камином – и я наконец увидел, что у нее в руках. Еще больше волков! Одного за другим фру Торкильдсен поставила их рядом с остальной стаей. Как же их много! Всякий раз, когда я думаю, что вот этот последний, она достает еще одного. И еще одного. После четырех я сбился со счета. Закончив, фру Торкильдсен уперла руки в боки – когда человек считает, будто он молодец, то всегда так делает – и оглядела бумажную стаю. И по-моему, фру Торкильдсен и правда молодец. Она заслужила право упереть руки в боки.
– Сто шестнадцать собак, – заявила фру Торкильдсен, – это на девятнадцать больше, чем было, когда судно отправилось из Норвегии.
Мне не оставалось ничего иного, как поверить ей.
– Понимаешь, на борту родилось множество щенков. И все кобели, появившиеся на свет, пока судно было в рейсе, тоже отправились на Южный полюс. А вот угадай, что случилось с рожденными на борту суками?
