– Знаешь, Шлёпик, зайду-ка я, пожалуй, в «Кружечку», угощусь бутербродом с ветчиной, да и пива заодно возьму.
– А собак в «Кружечку» пускают? – спросил я, хотя ответ и так знал.
Фру Торкильдсен покачала головой:
– Думаю, вряд ли.
– Ну тогда и вам туда не надо, – решил я, – пойдем домой. Доктор Пилл нам сегодня наверняка что-нибудь интересненькое приготовил. Может, даже того дедушку-педофила покажут – вам он еще понравился, помните?
– Нет! – заявила фру Торкильдсен с упрямством одновременно неожиданным, интересным и пугающим. – Я хочу бутерброд с ветчиной и стакан пива. А ты, Шлёпик, подождешь тут меня с полчасика, ничего с тобой не сделается. К тому же никакой он не педофил. Это падчерица выдумала, чтоб отомстить ему за то, что он бросил ее мать и влюбился в другую.
Я собственным ушам не поверил. Я терпеливо дожидаюсь, пока она охотится, то есть трудится на благо нашей с ней крохотной ячейки общества. Борется за существование. Да, с моей стороны это немалая жертва, но без нее наша жизнь невозможна, таков уговор. А вот о чем мы не договаривались – это что фру Торкильдсен меня привяжет и, хлопнув у меня перед мордой дверью, пойдет в одиночестве жевать бутерброды с ветчиной. Я дар речи потерял. Но она уже покинула меня.
Старый эскимос не желал жить вместе со стаей по-новому. Он хотел, чтоб все было как прежде, как жили его предки, хотел охотиться вместе с собаками, бродить по холодным, заснеженным пустошам в поисках пропитания. Его семья и его стая чего только не делали, убеждая старика перебраться в дом, но тщетно, потому что никому из них так толком и не удалось объяснить, почему ему следует бросить старую жизнь. Они забрали у старика оружие и инструменты. Отобрали ножи, веревки, сани, не оставив ему выбора. Без инструментов и оружия сказать эскимосу нечего – прямо как мне.
Старик нехотя согласился спать под крышей. При одном условии. Как большинство стариков и собак, он считал полным непотребством испражняться в доме. Гадить в четырех стенах, как драная кошка! До ветра старик по-прежнему желал ходить на улицу.
Налив себе чего-нибудь погорячее, он стоял с чашкой в руках на крыльце большого дома и ждал, когда придет нужда, и когда она давала о себе знать, он выплескивал оставшуюся в кружке жидкость в снег и шагал в темноту.
Как-то зимней ночью, когда холод кусался еще сильнее, чем обычно, кто-то вдруг заметил, что старик, вышедший по нужде, обратно не вернулся, и домочадцы отправились на поиски. По следу они дошли до места, где он испражнялся, но там ничего не обнаружили, однако след вел дальше, на псарню, а там их ждало зрелище, которое и пролило свет на ход событий.
Выйдя на крыльцо, старик дождался темноты, вылил на снег оставшиеся в чашке капли, посмотрел на жидкость и понял, что температура подходящая. Горячие капли превратились на снегу в лед. Как раз этого старик и ждал. Он направился к своему обычному месту и присел, но на землю дерьмо не упало. Старик взял его в руки и принялся месить, как учил его дед, а того – его дед. Он усердно месил руками дерьмо, время от времени поплевывая на него, пока не вылепил некое подобие ножа.
Когда нож приобрел нужную остроту и прочность, старик наведался к собакам. Он выбрал пару собак и перерезал одной из них глотку, да так, что псина и пискнуть не успела. Старик напился крови и вдоволь наелся сырой собачатины. Из собачьей шкуры и костей он смастерил небольшие сани. Из кишок он вырезал упряжь и кнут, после чего накормил мясом вторую собаку, запряг ее в сани, взмахнул кнутом и укатил в полярную ночь.
Вот таким человеком и был Руаль Амундсен. Это фру Торкильдсен так говорит. Шеф – так она его называет. Я сперва решил было, что это какая-то незамысловатая ирония, но фру Торкильдсен оправдалась тем, что, мол, раз так Амундсена называли его спутники, то и ей можно.
Фру Торкильдсен показала мне фотографию мужчины, одетого в мех неизвестного мне животного, на белом фоне. Это и был Шеф. На ногах у Шефа были лыжи, а стоял он, опершись на палки и с видом хозяина глядя на горизонт.
– А из чего на нем одежда? – поинтересовался я у фру Торкильдсен, которая любезно поднесла открытую книгу к моей морде.
– Из волка, – ответила фру Торкильдсен.
Меня захлестнули одновременно отвращение и восхищение. Это кем же надо быть, чтобы одеваться в волчью шкуру? И что бедной дворняге делать, если столкнешься вот с таким на большой дороге?
Оговорю заранее – это важно учитывать, – что фру Торкильдсен от Шефа особо не в восторге. Да, ясное дело, он герой-полярник и национальная икона, но об этом фру Торкильдсен не говорит. Однако, как она подметила еще в самом начале своих исследований путешествия, которое окрестила «Великим походом к центру пустоты»:
– Шеф врет!
А кто, собственно, не врет? Фру Торкильдсен, бывает, и сама привирает – например, говоря, что выйдет на минутку, а сама потом сто лет пропадает невесть где, или когда притворяется слабоумной перед доверчивым Мусорщиком, но спорить тут бесполезно, это я уяснил. По той или иной причине фру Торкильдсен чувствует себя так, будто Шеф нанес ей личное оскорбление.
– Его бедная мать надеялась, что он будет учиться на врача, и он не разубеждал ее, хотя на самом деле вряд ли хоть одну книгу удосужился открыть. А ведь она вдовой была. Шефу было шестнадцать лет, когда Нансен вернулся из гренландских льдов, мальчишка увидел, как толпы поклонников носят героя на руках, и решил, что вот оно – его призвание. Сам-то он говорит, будто мечтал стать полярником, но истина в том, что он жаждал славы. Хотел стать звездой. Полярной звездой!
– Может, ему просто не хотелось врачом работать? – предположил я, но фру Торкильдсен и бровью не повела.
– К счастью, мать умирает. А Шеф не придумал ничего умнее, как поблагодарить судьбу за то, что та устранила с его пути это препятствие. А так как в свое время ему привиделось, будто медицину он все же изучал, впоследствии он решает обойтись в экспедициях без врача. Он умудрился убедить себя, что он вполне себе неплохой врач.
– Ну да, – согласился я, – большинство людей считают себя от рождения ветеринарами, чего тогда удивляться?
– Вся экспедиция к Южному полюсу – сплошное вранье. Он же сказал, что отправляется на Северный полюс!
– Но потом передумал и решил на Северный не идти. Прекрасно его понимаю.
– В том-то и дело! Он туда и не собирался и с самого начала всем врал. Когда-то Северный полюс и впрямь был великим трофеем, но потом двое мужчин, каждый за себя, принялись утверждать, будто добрались туда первыми, и началась жуткая собачья грызня. Уж прости, что так грубо.
– Ой, я вас умоляю.
– Шеф собрал денег, взял в аренду судно, нанял экипаж, купил собак и смылся в море, убедив всех, что направляется на север. Да ему и вряд ли поверили бы, скажи он, будто держит путь еще куда-нибудь. Шефу хотелось туда, где до него никто не бывал, – рассказывала фру Торкильдсен, – но не для того, чтобы там поселиться. Нет, отправляясь куда-то, Шеф не собирался в этом месте оставаться. Есть такие места, они называются «нигде» и имеются повсюду, вот только Шеф предпочитал такие «нигде», которые расположены подальше от всего остального, те, где холодно и где не могут жить люди. «Хотя Амундсен и объяснял мне, – говорит его приятель, – но мне по-прежнему непонятно, почему опасности и тяготы так привлекают его». С другой стороны, они рисковали лишь собственной жизнью. С полетами Майора дело обстояло так же. Я за него боялась, но кроме своей жизни, он ничем не рисковал. К тому же он был хорошим пилотом. Пережил четыре или пять падений и не очень пострадал.
