— Каких глупостей?
— Жена дяди Мити, Ольга Викторовна, мать Славы. Лежала в больнице в очереди на трансплантацию. Чтобы оплатить пересадку, дядя Митя продал вторую квартиру. Вернее поручил это Славе. Он продал, а деньги не довёз…
— Как так?
— Слава сказал, что у него их отобрали люди, которым он был должен. Он тогда играл… В общем, деньги экстренно достали мои родители. Мы тогда дачу деда в Подмосковье продали. Но очередь по пересадке была пропущена, оперировали позже и неудачно, — вздыхает Марьяна. — Дядя Митя не простил. А эту элитную квартиру на меня переписал.
Многозначительно переглядываемся с Медведевым.
— Риелтор, значит… ну-ну… — задумчиво прикидываю я расклад.
— Девочки, может, вина? — поднимает Миха бутылку.
— Кошкиной нельзя, — отрицательно качаю головой.
Марьяна поджимает губы, пряча улыбку.
— Почему нельзя?
— У нее непереносимость алкоголя. От бокала в дрова и ни в чем себе не отказываем, да? — дергаю мстительно бровями.
Гордо фыркнув, отворачивается.
— Айдаров… осел… — шепчет мне Медведев, — расслабил бы девочку. Может и поговорили бы на других тонах.
— Не, Мих. Там реально забрало падает. Да и нельзя ей. В ней тьма химии всякой после больницы.
— Тогда — прав, да. Беру свои слова обратно, о благородный Лев, — стебётся он.
— Отвали… — со смехом толкают его в плечо.
Девочки, все извалянные в снегу бегут к нам.
— Нам морковка нужна! — пищат воодушевленно наперебой.
— Морковка… — задумчиво соображаю я.
— Моей в окно стукни, — подсказывает Крольков.
Стучу Галине, она отдаёт морковку, и поломанное детское ведёрко.
Девчонки радостно бегут обратно к своей бабе.
Кошкина, улыбаясь, смотрит на них.
Раскладываем по чашкам рыбу.
— Боже мой, как вкусно! — закатывает глаза от удовольствия Марьяна.
Скармливает из пальцев несколько кусочков Алёнке.
— Не хочу! Хочу пончик!
— Ешь!! — продолжает кормить. — Миша расстроится… Он готовил, а ты кусочек не можешь съесть?
— Ладно, я могу, — Алёнка послушно жуёт рыбу.
Облизываю губы. Тоже хочу их её рук. Когда мы жили вместе, она часто подкармливала меня так…
Бегая вокруг нас, изредка хватают по кусочку еды. Убегают.
— И горку! Горку!! — вереща несутся обратно.
— Горку? Горку мы завтра вам накидаем и зальем, — обещает Медведь.
— Сийчасжи! Сейчас!! — виснут на Медведе.
— Сегодня уже поздно и темно. Завтра…
Обхожу качели, становясь за спиной у Марьяны.
— Знаешь, Маш… — тихо шепчутся они, не замечая меня. — Любовь это прекрасно. Медведь твой классный. Но я решила этим путём больше не ходить. Не получилось у меня… Ненадежно это — любовь. Эмоции одни… Сегодня любит, завтра не любит, послезавтра опять вспыхнул! Не хочу я так. У меня ребенок. Я не хочу, чтобы в ее жизни были временные папы. Будет только один. И решение я буду принимать мозгами, а не сердцем.
— Это как?
— Брак… основанный на взаимном уважении и общих интересах. Взрослый брак, осознанный! Партнёрство в первую очередь, а потом уже симпатия.
— Ян… — с сомнением смотрит на нее Маша.
— М?
— Но ведь когда сердце пустое, то всегда есть риск встретить кого-то и влюбиться до потери пульса. И как тогда?
— Как… Заполнить сердце ребёнком, наверное. А мужики — пошли к черту.
Вот так, значит, да?…
— Папочка! — обнимает Мила за ногу Гену.
Алёнка растерянно мнётся рядом. Переводит на нас взгляд.
— А мой папа в Африке… — словно оправдываясь.
Все замолкают. Меня всего переворачивает.
— Класс, Кошкина… Да? — наклоняюсь я к ее уху.
Забирая у Маши бокал, нервно делает глоток. Отбирают, возвращая хозяйке.
— Иди ко мне!.. — распахивает руки.
Алёнка бежит, прячась лицом у нее на груди.
— Ей пора спать… — нервно.
— Значит, пойдемте спать.
Глава 25. Разборки
Пока я несу по лестнице Марьяну, Аленка убегает вперед.
Прикусив губу, хромаю. Нога горит огнём. Надо бы антибиотик бахнуть…
— Айдаров… отпусти, ради Бога. Я Михаила лучше попрошу. Сам же еле идешь.
— Ты, лучше, Лившица попроси. Михе есть кого на руках носить.
Надув губы молча хмурится.
Заходим домой, опускаю ее на пуфик.
Аленка, прибежав вперед, присела у стены и уснула в тепле прямо одетой.
— Унеси ее в комнату, я раздену, — просит Марьяна. — Не буди…
Нервно поглядывая друг на друга, мы раздеваем уснувшую Аленку, стараясь не разбудить.
Перекладываю ее к стенке.
Мне много есть что сказать, внутри подкипает. И сейчас я Кошкину ненавижу. За ее упрямую принципиальность. Вопреки всякой логике. Вопреки любви! Ее и моей любви к Аленке. Потому что — это же очевидно, что я буду любить ее по факту! Потому что она мой ребенок… Мой!
— Так что там было-то? Ищем, значит, папу? — негромко бросаю я.
— Подслушивать, Айдаров, моветон. Особенно с середины.
— Ну а что мне уже терять? Я и так — дно, да, Кошкина. Я даже не заслуживаю, чтобы мой ребенок знал кто я.
Закатывает глаза.
— Что за любовь к разборкам?
— Я прямой человек. Всегда говорю в лицо все, что думаю. И жду такого же прямого ответа. Раньше тебе это нравилось, помнишь?
— Я вообще не помню, чем ты мне понравился!
— Да ладно! Напомнить?
— Уволь.
— Довольна сегодняшней сценой? Отомстила мне? Хотела чтобы стрёмно и больно мне было? Было. Можешь ликовать!
— А причем здесь я? — фыркает она рассержено. — Это твой выбор.
— Чо?! Ты мне не соизволила сообщить! Какой, мать твою, выбор?
— Сообщить? — опасно прищуривается. — Ну извини. После моего отказа делать тест, какой смысл было тебе сообщать? Ты же мне внятно донёс свою позицию. Что в отцовстве своем неуверен. И если я хочу «повесить», — ехидно выделяя тоном, — на тебя ребенка, то должна сделать тест, так? А я ни на кого «вешать» свою дочь не хотела!
— Да меня просто, мля, понесло! Разве это не ясно?!
— Мне было неясно! Мне было ясно то, что если я не делаю тест, то ребенка ты не признаешь. И сообщать тебе об этом нет смысла. Логично же!
