— Я вынуждена вас прервать, — сдвинула она очки на кончик носа словно специально так низко, чтобы ни грамма тяжести её взгляда, направленных на этого недочеловека, не потерялось за стёклами её очков. — И сделать то, чего я не должна делать — дать пояснения. Даже я уже не могу молчать. Истец, — словно пригвоздила она Мурзину к конторке, — факт недееспособности вашей дочери и её право подписывать документы на ребёнка, во-первых, надо доказать, во-вторых, встаёт вопрос о её праве вообще вступать в брак, а в-третьих, именно на вас ложится ответственность за дачу фальшивых показаний или злонамеренное утаивание фактов. Всё это должен был сказать вам ваш адвокат, — перевела она взгляд на вальяжно развалившего в кресле толстяка. — Но я слушаю дело не о лишении материнских прав вашей дочери. На каком основании вы настаиваете лишить их законного отца?
— На том, что он не биологический отец девочки, — гордо выпалила мамаша.
— Угу, — равнодушно кивнула судья. Поправив очки, посмотрела на Гомельского.
— Я настаиваю на генетической экспертизе, — даже перестав акать, словно ядом плюнула гюрза Мурзина.
— Угу, — перевела на неё взгляд судья. — Так у меня уже есть экспертиза. И даже не одна, — мельком глянула она на лист, что из рук Оксаны, передал судье пристав. — И согласно предоставленных суду документов, Гомельский Роман Евгеньевич, — зачитывала она, — является биологическим отцом Гомельской Дианы на девятосто девять и девять процентов.
Тишина, что повисла в зале была осязаемой. Марина закрыла глаза.
Стало дурно, словно она резко разогнулась. Кровь отлила от лица, во рту пересохло. «Он это сделал! — пульсировало в висках. — Туманов был прав: он готов на всё». И она ведь знала, ждала, но всё равно ей стало так плохо, что руки мелко противно затряслись, уши словно заложило, к горлу подступила тошнота.
А потом наступила темнота.
— Марин! Марина! — услышала она. Сначала из небытия её вернул его голос, когда-то родной, но сейчас… Потом она услышала какую-то суматоху. И когда крики, шум и гам стали невыносимы, открыла глаза.
И почему обоняние не вернулось к ней первым? Она сделала бы вид, что не пришла в себя. Нет, сначала она увидела его взволнованное несчастное лицо, потом поняла, что её держат его руки, а потом только вдохнула его запах и снова закрыла глаза.
И уже после запахло то ли аммиаком, то ли корвалолом.
— Марин, — прошептал он. — Марин, прости меня.
Глава 61. Роман
Бывает чувство, когда летишь в пропасть.
Видя на экране на такие кадры, Роман всегда думал: а зачем махать руками? Ведь точно известно, что надежды нет, что это — конец. Но сейчас он летел, и понимал, что делает то же самое — беспомощно машет, пытаясь что-то объяснить, извиниться, оправдать. Словно надеется, что за плечами вдруг вырастут крылья. Словно верит, что вдруг научится летать.
Но чуда ожидаемо не случилось. Она освободилась из его рук. И улыбка, которой его одарила была горше сожаления, что он не разбился насмерть, хуже осознания, что никогда не умел летать. И эта молчаливая песнь её разочарования была печальнее самых грустных аккордов на свете.
Любых его слов сейчас было бы много, а молчания — мало. И не найдя ничего среднего, Роман отступил. Уступил место возле Марины её адвокату. Убедился, что протянули бутылку с водой. Марина сделала пару глотков и ей стало легче.
А Роман со всей силы врезал по морде Туманову, когда наконец до него дошёл.
— Вы вообще в своём уме? — посмотрел он на саднящий кулак.
— Засчитаю как «спасибо», — поднял Туманов руку, останавливая охрану, и вытер потёкшую из разбитой губы кровь.
— Засчитай, — глянул на него Роман. — И на этом будем в расчёте.
Туманов лишь многозначительно хмыкнул, но в ответ ничего не сказал. Да было в принципе и не до ответов. В зале творилось что-то невообразимое.
Судья лупила по столу молотком, но её словно никто не слышал. Мурзина требовала дать ей эту липовую бумагу и орала как недорезанная свинья. Мурзин пытался её удержать и образумить, но плюнул, развернулся и ушёл. А Роман на этом Мамаевом кургане пытался сориентироваться, где сейчас больше всего нужен, но застыл где стоял, когда, не выдержав, монументальная, как «Родина-мать» судья взмахнула молотком как мечом и рявкнула на весь зал.
— Тихо! Я сказала: тихо! — а когда шум стал стихать, добавила: — Или наложу штрафы за неуважение к суду на всех в зале. И вызову сейчас наряд полиции.
Плюхнувшись обратно в своё кресло с чувством удовлетворения, она не стала никого даже просить занять свои места.
— Суд постановил, — захлопнула она папку. — В иске отказать.
Махнула рукой, отгоняя Мурзину как навозную муху. И молча подозвала пальцем Туманова.
— Имейте в виду, — ткнула она пальцем в лист с результатом ДНК. — На следующем суде я не приму это как доказательство. Затребую новую экспертизу. Вы готовы её предоставить?
И о том, что судья была не дура, а с Тумановым их связывала многолетная «нежная» дружба читалось без переводчика и словаря.
— Да, ваша честь, — промокнул тыльной стороной ладони разбитую губу Туманов. — Сколько угодно, — и даже не глянул на Романа.
— Предупреждаю сразу, если вы займёте у меня хоть одну минуту лишнего времени на пустое разбирательство, вместо того чтобы присудить ребёнка биологической матери, я буду не просто ходатайствовать о лишении вас лицензии, я не успокоюсь, пока этого не добьюсь, — она встала, словно Туманов резко исчез с лица земли и перестал для неё существовать, и спросила поверх голов. — Есть в зале биологическая мать девочки?
— Да, ваша честь, — встала Марина.
— Я могла бы и сама догадаться, — хмыкнула судья. — Как вы себя чувствуете? Медицинская помощь нужна?
— Нет, ваша честь, — Марина уверено покачала головой. — Спасибо. Всё хорошо.
— Тогда слушание по вашему делу я назначаю немедленно, — она осмотрелась по сторонам. — Конечно, ровно после того, как очистят зал, — и уже уходя, обернулась и пристально посмотрела на Мурзину: — От кого попало.
Смех, что раздался ровно за хлопком двери, с которым судья вышла, заставил Романа развернуться.
