— Все, вы можете одева… — я не успеваю закончить и вскрикиваю от неожиданности, когда на талию ложатся руки Амира и сжимают. Он притягивает меня ближе, и я испуганно смотрю на него. Дергаюсь раз, другой, пытаясь вырваться, но он держит меня крепко. Бесполезно. Даже сейчас, когда он сидит, я все равно ощущаю себя меньше и слабее. Страх мурашками пробегает по коже, когда я пересекаюсь с темным взглядом.
— Пустите, пожалуйста, — я снова пытаюсь рвануться назад, но он всего лишь напрягает мышцы — и я остаюсь на месте, как птичка, попавшая в силки.
— Тихо, — произносит Амир, недобро усмехаясь, а у меня вздрагивает сердце от страха, — не дергайся так. Предлагаю тебе только один раз: живешь у меня, не задаешь лишних вопросов, играешь из себя послушную жену и спишь со мной. За это заплачу тебе так, что до конца жизни хватит. Потом отпущу на все четыре стороны.
Я в шоке смотрю на него. Что он сказал?!
— Что?…
— Думай лучше, девочка. Второго такого предложения не будет.
И, прежде чем я пытаюсь осознать, что делаю, я вскидываю руку и залепляю ему от души пощечину.
Эпизод 26
Он успевает поймать мою руку за запястье в сантиметре от лица. Улыбка становится хищной.
— Не притворяешься, значит, — рывок, и я едва не падаю на него. Успеваю выставить руку и упереться ему в грудь, ощутив под ладонью каменные мышцы. У меня пропадает голос — я даже не могу возмутиться от обиды, шока и страха. Наверное, поэтому Амир, прожигая меня глазами-угольками, нагло, хозяйским жестом проводит по талии вверх, едва не задевая грудь.
— Это был ответ “нет”? — он снова усмехается.
— Никогда, — выдавливаю я. В горле будто ворочается колючий и ядовитый дикобраз — слова становится произносить сложно и больно, — я не продаюсь. Особенно таким мерзким людям, как вы. Которые считают, что им все дозволено. Даже если бы вы пригрозили меня убить, я бы никогда не позволила вам притронуться к себе. Даже если бы вы были последним мужчиной на земле! Отпустите!
Амир сощуривает насмешливо глаза и встает. Он выпрямляется передо мной, и я, сглотнув, стараюсь смотреть не на его торс без футболки, а выше. Я слишком мелкая по сравнению с ним, и у меня тут же затекает шея.
Мне, похоже, конец, но, по крайней мере, я умру, сохранив остатки достоинства.
Ладонь Амира по-прежнему сжимает мне ребра под грудью, и, скорее всего, он чувствует, как испуганно колотится у меня сердце.
— Уверена?
— Да! — выкрикиваю я ему в лицо, наблюдая, как в черных глазах вспыхивает что-то дикое. Он неожиданно сгребает меня за шкирку, так, что ткань платья больно врезается везде, стягивает грудь, а воротник царапает горло.
— Проверим, — произносит он, и я покрываюсь мурашками. Он тащит меня прочь из детской, подталкивая вперед. Мы спускаемся по лестнице, и у меня мелькает надежда, что он меня просто вышвырнет на улицу, на произвол судьбы. Плевать. Я побегу от него и в ночь, и в дождь, и в град, и даже если в каждом доме на моем пути будет сидеть снайпер.
Но, к сожалению, он затаскивает меня в комнату, похожую на кабинет для работы. На столе, где лежит ноутбук, я замечаю поблескивающий пистолет, и с шумом втягиваю воздух в легкие. Он обжигает, по позвоночнику пробегает волна паники, когда Амир берет этот пистолет и в следующую секунду в мою челюсть упирается холодная сталь оружия.
— Повтори, что сказала наверху, — спокойно предлагает Амир. Я боюсь даже вздохнуть лишний раз, будто бы пистолет — это кровожадное существо, которое чувствует страх и может выстрелить, если я начну слишком много дергаться, — ну? Произнеси это еще раз. Или давай раздевайся.
— Не надо… — только и могу произнести я.
— Считаю до трех. Три секунды тебе, чтобы решить все, — он произносит это с таким видом, будто ему действительно плевать, и его палец даже не дрогнет, делая выстрел. Будто бы я — забавный эксперимент, который можно легко пустить в расход, — раз. Два…
Я закрываю глаза.
— Ладно, — шепчу я, прежде чем он сказал бы “три”, — только уберите оружие.
Я сильно погорячилась там, наверху, и сейчас, когда угроза была реальной, жизнь мне казалась ценнее, чем честь и достоинство. В общем, я проиграла. Я такой же червяк, как и мой муж. Мы достойны друг друга. Один продал свою жену ради своего спасения, а вторая готова спать с тираном, лишь бы сохранить себе жизнь.
Шок и осознание собственной никчемности обрушиваются на меня, как холодный и склизкий водопад чего-то мерзкого. Даже во рту становится противно и хочется уползти куда-нибудь подальше, чтобы переосознать свою жизнь.
— Коза, — внезапно насмешливо припечатывает Амир, — и что ты, под любого бы так легла? Под моих врагов, например? Разболтала бы все, что видела в этом доме? Все, что слышала про меня?
— Не знаю, — всхлипываю я. Как я могу теперь утверждать, что нет, я буду до последнего сохранять молчание? Это сейчас я скажу “нет, что вы!”, а на деле?
Холод перестает жечь подбородок, и Амир со стуком кладет пистолет обратно на стол, а потом сжимает мое заплаканное лицо ладонями.
— Глаза открой.
Я послушно открываю глаза и смотрю на него. Ослушаться этот приказ даже не приходит в голову.
Что? Амир не выглядит злым или взбешенным. Он смотрит на меня с легкой усмешкой во взгляде, будто бы просто выиграл несерьезный спор.
— Что, страшно? — с иронией в голосе произносит он, и стирает большим пальцем слезу с моего лица, которая медленно катилась вниз. Так заботливо, будто бы и не угрожал мне пару минут назад, — неподкупная ты моя, говорю один только раз: будешь много знать — из этого дома никогда не уйдешь. Стоит тебе попасть к кому-нибудь в руки — и из тебя вытряхнут все. Молчать ты не сможешь, как мы выяснили. Я говорил тебе не задавать вопросов и слушаться? Ты, бляха, реально считаешь, что мне в кайф похитить какую-то бабу и держать ее тут, как домашнее животное?
— Зачем тогда? — этот вопрос вырывается из меня каким-то жалобным стоном, отчего становится еще противнее.
Амир наклоняется ко мне, и смотрит так, будто хочет меня сожрать взглядом за этот вопрос.
— Потому что твоя кровная тварь-сестра свалила от меня. Оставила ребенка там, где живешь ты. Надеюсь, по случайности. Есть много людей, которые с удовольствием нашли бы ее и выбили все, что ей известно обо мне. И в этот раз они нашли бы вместо нее тебя.
— Почему вы мне просто это не сказали? — я сглатываю ком в горле. Зачем было держать меня в неведении, зачем нужен был этот цирк, зачем нужно было устраивать мне унизительную встряску?
— Нехрен тебе это было знать. Считай, я сделал тебе сейчас одолжение. Будешь еще выпендриваться?
— Не буду, — мрачно отвечаю я. Что еще мне делать? Я уже полезла один раз на рожон, и мне быстро указали место в пищевой цепочке. Где-то на самом дне, — а что будет, если я случайно слишком много узнаю?
