Глава 49
Премудрый постоянством жив и не имеет своего ума.
Душа народа – вот его душа.
Добрых принимай как добрых.
Недобрых тоже принимай как добрых.
Вот совершенство добра.
Снискавшим доверие доверяй,
Не снискавшим доверия тоже доверяй.
Вот совершенство доверия.
Премудрый человек, царствуя в мире,
Все вмещает и ради мира замутняет свой ум.
Вот люди: все напрягают зрение и слух,
А он их привечает как детей.
В первых двух строках этой главы очень важное в китайской мысли понятие «сердечного разума» проделывает головокружительный слалом. Но за видимыми парадоксами Лао-цзы стоит, как всегда, очень простая, но и глубоко продуманная мудрость. Сначала разоблачаются предрассудки, порожденные нашим главным врагом – себялюбием. Для каждого человека в свете, тем более ученого и наделенного властью, главное достоинство – иметь собственное мнение. Еще почетнее – упрямо держаться за «свое» мнение, даже если оно явно ошибочно, совсем не оригинально и причиняет вред другим. Люди редко замечают, что их мнения, которыми они так дорожат, в действительности внушены им извне. Идиосинкразия индивидов и ослепленность толпы – явления одного порядка, одно порождает и питает другое. Еще реже люди сознают, что, отказавшись от своих предрассудков, они не только сняли бы с себя тяжкое бремя, но и открыли бы в себе источник абсолютного добра, не зависящего от частных мнений. Жить нужно не мнением, – общим или частным – а актуальностью опыта, предваряющей мнение. Ищущий добра должен не думать, а не-думать. Ибо искать нужно не какое-то «измененное состояние сознания», а живой и конкретной сообщительности с людьми, которая способна изменить их отношение к миру, открыть им новые горизонты жизни. Человечное в человеке только и держится этим чувством глубинного родства и близости. Оно требует, конечно, жертвенной любви, которая у Лао-цзы совершенно несентиментальна, поскольку, во-первых, покоится на ясной нравственной удовлетворенности и, во-вторых, носит даже стратегический характер, дает власть над миром (не ради власти, конечно, а ради пользы миру).
Вот он, секрет мудрости Лао-цзы: безусловная, совершенно безыскусная открытость миру. Это мудрость Пути: она предвосхищает грядущее, дает всему случиться и свершиться. Она требует неистощимой веры, что и отличает мудрого от обыкновенных людей. Ведь обыкновенные люди ищут для себя защиты в неверии. Неверующему легко жить. Напротив, вера налагает ответственность, а вера абсолютная требует принятия и абсолютной ответственности, и абсолютной справедливости: Бог равно посылает дождь на поля грешников и праведников.
Попробуем выразить это прозрение более философским языком. Недостижимая для индивидуальной рефлексии первичная интуиция «предвечного» бытия совпадает с равно непостижимой стихией народного духа, народного «мы», отчетливо ощущаемого, но исчезающего, как только мы хотим вывести его на «свет разума». Современная философия знает о существовании этого прикровенного «мы». Отец феноменологии Э. Гуссерль замечал: «Община людей обладает сознанием и даже самосознанием в полном смысле слова. У нее есть воля к самооформлению». Но гораздо раньше изощренной феноменологии ее знали все люди на земле, которые пели народные песни и рассказывали старинные предания. Ибо народ – живой организм, имеющий свою память и даже свои мечты. Для Лао-цзы природа сознания – самопревращение. Мудрый ловит, вмещает в свое сознание сам акт преображения, «переплавки» индивидуальных мнений и чувств в необъективируемое, но каждому внятное сознание народного бытия. И дает этому сознанию жить и расти, удерживая его в «безымянной цельности», не позволяя самовлюбленным политикам говорить от его имени.
Итак, в глубине изначальной интуиции бытия личное и народное сознание преемственны в акте преодоления себя, перехода в «иное»; они существуют под знаком забытья, вмещают в себя свое инобытие. Оттого же истина Лао-цзы подобна материнской утробе: будучи пустой, она вбирает в себя весь мир, ничего не подавляя, не ущемляя, но, напротив, взращивая все сущее, давая всему быть. В ней вещи «раскрываются» в полноте бытия. Но она существует лишь постольку, поскольку «замутняется», скрывает себя. Народная душа живет и питает нас, когда она не видна; она отдает себя нам. Так и отдельные люди живы не изошренностью ума, а бескорыстием любви, которая не гордится собой как раз потому, что она – любовь. А общество живо и едино не формальными истинами, методично вбиваемыми в головы работниками «образовательного фронта», а спонтанной, непосредственной, совершенно реальной сообщительностью сердец. Но должен быть кто-то, не может не быть того, кто сознает эту нравственную дистанцию, эту сердечную глубину сознания и благодаря такому постижению может быть незримым властелином или, лучше сказать, подлинным лидером света. По Лао-цзы, эта спонтанная способность и делает человека человеком и притом высшим мудрецом. Другими словами, для Лао-цзы мудр тот, кто позволяет свершаться этой сообщительности и вызревать неизъяснимому, но всем внятному этосу общества. Скажем еще резче: бесподобнее всех тот, кто со всеми сообщителен. Вспомним, что этот мудрец «один возвышается над всем» даже в окружении прекрасных дворцов и пейзажей. Нам всегда хорошо в этой родной, но всегда свежей, зовущей к сотворчеству, свободной игре жизненных сил и вместе с тем иерархически выстроенной среде. Нам всегда легко в этой атмосфере по-детски непосредственного радушия. Только так мы можем достичь цели, завещанной Лао-цзы: «прожить сполна свою жизнь». Слово «сполна» означает здесь: «переживать всю полноту свойств жизни».
У Лао-цзы термин «сердце-ум-душа» указывает не на мысли и чувства в собственном смысле, а, скорее, на безусловную искренность, открытость отношения к миру. Он обозначает не что, а как. Мудрый всех считает добрыми и всему доверяет. Он подобен людям не тем, что чувствует и думает, как они, а тем, что способен переживать все с детской непосредственностью, полной искренностью. Он человечнее всех именно безукоризненной естественностью своих чувств. Начальная же строка главы очень ярко иллюстрирует тот феномен смещения или скольжения смысла, который характеризует стиль даосского канона и указывает на природу реальности как непрерывного превращения: слово «сердце» употреблено в ней, по крайней мере, в трех, а, согласно принятому здесь варианту, даже четырех смыслах. Оно обозначает и первичное, дорефлективное самосознание, и сознание индивидуальное, и «народный дух», и чувствительность мудрого к всеединству народной жизни. Одно и то же сердце может быть органом и взаимной отчужденности, и взаимного радушия.
Глава 50
Выходишь в жизнь – входи в смерть.
Дорог жизни – три из десяти,
Дорог смерти – три из десяти.
А тех, кто в жизни жаждет жить и оттого влечется к смерти,
тоже три из десяти.
Почему так?
Все из-за жажды в жизни быть живым.
