Книга Философские исследования, страница 71. Автор книги Людвиг Витгенштейн

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Философские исследования»

Cтраница 71

«Я не знаю, что происходит в нем» – это прежде всего картина. Убедительное выражение уверенности. Оно не дает оснований для убежденности. Те вовсе не легко доступны.


Умей лев говорить, мы бы его не поняли.


Возможно вообразить угадывание намерений наряду с угадыванием мыслей, а также и угадывание того, как кто- то вправду собирается поступить.

Говорить: «Он один знает, что имел виду» нелепо; говорить: «Он один знает, что намерен делать» неправильно.

Ведь предсказание, содержащееся в моем выражении намерения (например, «Когда пробьет пять, я пойду домой»), не обязательно осуществится, и кто-то еще может знать, что произойдет на самом деле.


Два момента, однако, важны: первый – что во многих случаях другой не может предсказать мои действия, тогда как я предвижу их в своих намерениях; второй – что мое предсказание (в моем выражении намерения) не имеет тех же оснований, что и его предсказание о моих намерениях, и заключения, которые выводятся из этих предсказаний, совершенно различны.


Я могу быть уверен в чьих-либо ощущениях не меньше, чем в любом факте. Но это не делает суждение «Он сильно подавлен», «25 x 25 = 625» и «Мне шестьдесят лет» равнозначными инструментами. Объяснение предполагает само по себе, что уверенность здесь – разного рода. – Как будто указывает на психологическое различие. Но это различие логическое.


«Но, если ты уверен, разве не бывает так, что ты отвергаешь сомнения?» – Отвергаю.


Вправду ли я менее уверен, что этому человеку больно, чем что дважды два – четыре? – Доказывает ли это, что первое – математическая достоверность? – «Математическая достоверность» не является психологическим понятием.

Вид достоверности – вид языковой игры.


«Он один знает свои побуждения» – это выражение факта, что мы спрашиваем его о его побуждениях. – Если он честен, то поведает их нам; но одной искренности мало, чтобы угадать его побуждения. Тут налицо родство со случаем знания.


Поразись существованию такого явления, как наша языковая игра: признание в мотивах моих действий.


Мы не сознаем изумительного разнообразия повседневных языковых игр, потому что одежды нашего языка все делают похожим.

Нечто новое (спонтанное, «специфическое») всегда будет языковой игрой.


В чем различие между причиной и поводом? – Как обнаруживается повод и как причина?


Есть такой вопрос, как: «На самом ли деле это надежный способ судить о побуждениях людей?» Но чтобы суметь спросить об этом, мы должны знать, что означает «судить о побуждении»; а этому мы не учимся, если нам говорят, что такое «побуждение» и «судить».


Определяют длину прута, могут искать и найти некоторый способ ее определения более точно или более надежно. Значит, говоришь ты, здесь то, что оценивают, не зависит от метода оценки. Что такое длина, не определишь методом определения длины. – Думать так значит совершать ошибку. Какую ошибку? – Говорить: «Высота Монблана зависит от того, как на этот пик поднимаются» было бы странно. И хочется сравнить «все более точное измерение длины» с постепенным приближением к объекту. Но в одних случаях очевидно, а в других нет, что означает «приближаться к длине объекта». Что означает «определять длину», не изучить, обучаясь тому, что такое длина и определение; значение слова «длина» изучают, усваивая, между прочим, что значит определять длину.

(По этой причине слово «методология» обладает двойным значением. Не только физическое исследование, но и концептуальное можно назвать «методологическим исследованием».)


Нам порой нравится называть уверенность и веру тонами, оттенками мысли; и верно, что они получают выражение тоном голоса. Но не думай о них как о «чувствах», которые сопровождают речь или мышление.

Спрашивай не: «Что происходит в нас, когда мы уверены?..» – но: как «уверенность, что что-либо имеет место», проявляется в человеческой деятельности?


«Ты можешь быть полостью уверен насчет чьего-либо душевного состояния, но тем не менее это всегда субъективная, а не объективная уверенность». – Эти два слова обнажают различие между языковыми играми.


Можно оспаривать правильность вычисления (скажем, сумму длинного ряда чисел). Но такие споры редки и кратковременны. Они могут быть решены, как мы говорим, «достоверно».

Математики в целом не спорят о результатах вычислений. (Это важный факт.) – Будь иначе, будь, например, один математик убежден, что число изменилось неприметно или что его или чья-то память подвели и так далее – тогда наше понятие «математической достоверности» никогда бы не возникло.

Даже тогда можно было бы сказать: «Верно, мы никогда не знаем, каким будет результат вычислений, но все же у всякого вычисления всегда есть совершенно определенный результат. (Это знает Бог.) Математика в самом деле обладает наивысшей достоверностью – просто мы располагаем лишь грубой ее копией».


Но я пытаюсь сказать кое-что в таком духе: достоверность математики основана на надежности чернил и бумаги? Нет. (Это был бы порочный круг.) – Я не сказал, почему математики не спорят; сказал только, что они этого не делают.


Несомненно, верно, что нельзя вычислять на некоторых сортах бумаги и чернил, если они как бы подверглись неким странным изменениям – тем не менее о том, что они изменились, мы узнали бы, в свою очередь, лишь из памяти, из сравнения с иными средствами вычисления. И как проверены те?


Что должно принять, данность, – это, можно бы сказать, формы жизни.


Осмысленно ли говорить, что люди в целом соглашаются в своих суждениях о цвете? На что походило бы, будь это не так? – Один сказал бы, что цветок красный, другой назвал бы его синим, и так далее. – Но по какому праву мы называем слова «красный» и «синий» этих людей нашими «обозначениями цветов»? —

Как бы они научились употреблять эти слова? И была бы языковая игра, которой они все еще учатся, той, что мы называем употреблением «обозначений цвета»? Тут налицо явные различия в степени.

Это соображение должно, однако, относиться и к математике. Не будь полного согласия, люди не смогли бы изучать методы, которыми мы владеем. Эти методы отличались бы от наших слабее и сильнее, вплоть до неузнаваемости.


«Но математическая истина не зависит от того, знают о ней люди или нет». – Конечно, суждения «Люди верят, что дважды два равно четырем» и «Дважды два – четыре», не означают то же самое. Последнее – математическое суждение; первое, если оно вообще имеет смысл, может, пожалуй, означать: люди пришли к математическому суждению. У двух этих суждений полностью различное употребление. – Но что означало бы вот это: «Даже при том, что все верят, будто дважды два равно пяти, это все равно четыре»? – И на что походило бы, разделяй все эту веру? – Что ж, я могу предположить, например, что люди пользовались различным исчислением или методами, которые мы не должны называть «вычислением». Но было бы это неправильно? (Неправильная ли коронация? Для существ, отличных от нас самих, это могло бы выглядеть чрезвычайно странным.)

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация