Но если кто-либо хочет сказать, что познающая душа не есть форма тела, то надлежит, чтобы он изыскал способ, которым то действие, которое есть познание, было бы действием этого конкретного человека, ведь всякий знает из опыта, что он сам есть тот, кто познает. Но какое-либо действие атрибутируется чему-либо трояко, что проясняется Философом в пятой книге «Физики» (224a 31), ведь говорится, что нечто движется или действует или согласно себе целиком, как лечит врач, или согласно части, как человек видит посредством глаза, или акцидентально; так, говорится, что белый строит, поскольку строителю случилось быть белым. Следовательно, когда мы говорим, что Сократ или Платон познает, очевидно, что познание не атрибутируется им акцидентально, но атрибутируется им, коль скоро они – люди (что есть сущностная предицикация). Следовательно, надлежит говорить или что Сократ познает целиком согласно себе, как полагал Платон, говоря, что человек есть разумная душа, или следует говорить, что интеллект есть некоторая часть Сократа. Первого же быть не может, как выше было показано (q. 75, a. 4) из-за того, что один и тот же человек есть тот, кто охватывает собой и познание, и чувство, чувства же нет без тела, поэтому надлежит, чтобы тело было некоторой частью человека. Следовательно, остается, что интеллект, посредством которого Сократ познает, есть некоторая часть Сократа, и, таким образом, интеллект как-либо объединяется с телом Сократа. И Комментатор говорит в комментарии на третью книгу «О душе», что это соединение происходит посредством умопостигаемых видов, которые имеют двойного носителя, то есть один – возможностный интеллект, и другой – фантасмы, которые есть в телесных органах. И, таким образом, посредством умопостигаемых видов возможностный интеллект соединяется с телом того или этого человека. Но это соединение или единство не является достаточным для того, чтобы действие интеллекта было бы действием Сократа. И это ясно благодаря сравнению с чувством, от которого Аристотель приходит к рассмотрению того, что суть интеллекты. Ведь фантасмы так относятся к интеллекту, как цвета к зрению, как говорится в третьей книге «О душе» (431a 14). Следовательно, как виды цвета есть в зрении, так виды фантасмов есть в возможностном интеллекте. Ясно же, что из-за того, что цвета, подобие которых есть в зрении, находятся в стене, действие зрения не атрибутируется стене, ведь мы не говорим, что стена видит, но скорее – что стена является видимой. Следовательно, из-за того, что виды фантасмов есть в возможностном интеллекте, следует не то, что Сократ, в котором находятся фантасмы, познает, а то, что те или эти фантасмы являются познаваемыми.
Некоторые же стремились утверждать, что интеллект соединяется с телом как двигатель, и это составленное из интеллекта и тела является единым, чтобы действие могло атрибутироваться целому. Но это бессмысленно по многим основаниям. Первое – поскольку интеллект не движет тело иначе, как посредством желания, движение которого предполагает действие интеллекта. Следовательно, не Сократ познает потому, что движим интеллектом, но скорее наоборот, Сократ движим интеллектом, поскольку он познает. Второе – поскольку Сократ есть некоторый индивид, в природе которого одна сущность, составленная из материи и формы; и если бы интеллект не был его формой, то следовало бы, чтобы он был вне его сущности, и тогда интеллект относился бы к целому Сократу как двигатель к движимому. Но познание есть действие, покоящееся в действующем, но не переходящее в другого, как нагревание. Следовательно, познание не может быть атрибутировано Сократу из-за того, что он движим интеллектом. Третье – поскольку действие движущего никогда не атрибутируется движимому иначе, как инструменту, подобно тому, как действие плотника – пиле. Следовательно, если познание атрибутируется Сократу, то, поскольку оно есть действие того, что его движет, следовало бы, чтобы оно атрибутировалось ему как инструменту. И это противоречит Философу, который утверждает, что познание не осуществляется посредством телесного инструмента. Четвертое – поскольку, хотя действие части атрибутируется целому, как действие глаза – человеку, однако оно никогда не атрибутируется другой части, кроме как, пожалуй, случайно, ведь мы не говорим, что рука видит из-за того, что видит глаз. Следовательно, если бы единое возникло бы из-за объединения интеллекта и Сократа указанным образом, то действие интеллекта не могло бы быть атрибутированным Сократу. Если же Сократ есть целое, которое слагается из объединения интеллекта с остальными частями, которые относятся к Сократу, и, однако, интеллект объединяется с остальными частями, которые относятся к Сократу только как двигатель, то следовало бы, чтобы Сократ не был единым просто, и, следовательно, не был сущим просто; ведь нечто есть сущее таким же образом, каким оно едино. Следовательно, остается один способ, который полагает Аристотель: этот человек познает, поскольку познающее начало есть его форма. Следовательно, из самого действия интеллекта явствует, что познающее начало соединяется с телом как форма. Это же может быть доказанным из понятия человеческого вида. Ведь природа какой-либо вещи указывается исходя из ее действия. Собственное же действие человека, коль скоро он есть человек, есть познание, ведь посредством него он превосходит всех животных. Поэтому Аристотель в книге «Этики» устанавливает предельное счастье в этом действии как наиболее собственном для человека (Никомахова этика, 1177а 11). Следовательно, надлежит, чтобы человек определялся как вид согласно тому, что есть начало его действия. Но нечто определяется как вид посредством собственной формы. Следовательно, остается заключить, что познающее начало есть собственная форма человека. Но надлежит принять во внимание, что, насколько форма более достойна, настолько больше она властвует над телесной материей, и меньше в нее погружена, и в большей степени превосходит ее своим действием или силой. Поэтому мы видим, что форма смешанного тела обладает некоторым действием, причиной которого не являются качества элементов. И чем больше достоинство формы, тем больше ее сила, которая превосходит элементарную материю; так растительная душа сильнее, чем форма металла, и чувственная душа сильнее, чем душа растительная. Человеческая же душа есть форма, предельная в достоинстве таких форм. Поэтому она настолько превосходит своей силой телесную материю, что имеет некоторое действие и способность, с которыми никоим образом не сообщается телесная материя. И эта способность называется интеллектом. Но следует обратить внимание на то, что если некто полагает, что душа составлена из материи и формы, то он никоим образом не может сказать, что душа есть форма тела. Ведь, поскольку форма есть акт, материя же является сущей только в возможности, то никоим образом то, что составлено из материи формы не может быть формой другого согласно себе целиком. Если же она является формой согласно чему-либо в себе, тогда мы называем душой то, что есть форма, и то, формой чего она является, мы называем первым одушевленным, как выше было сказано (q. 75, a. 5).
1. Итак, относительно первого следует сказать (как говорит Философ во второй книге «Физики» (194b 12)), что предельная из естественных форм, к которой определяется рассмотрение натурфилософа, то есть человеческая душа, хотя и отделена, но, тем не менее, существует в материи; это он доказывает из того, что человек и солнце порождают человека из материи. А отделенной она является согласно интеллектуальной способности, поскольку интеллектуальная способность не есть способность какого-либо телесного органа, наподобие того как зрительная способность есть акт глаза, познание же есть акт, который не может осуществляться посредством телесного органа, как осуществляется зрение. Но она существует в материи, поскольку сама душа, к которой относится эта способность, есть форма тела и предел человеческого порождения. И, таким образом, Философ говорит в третьей книге «О душе» (429b 5), что интеллект является отделенным, поскольку не является способностью какого-либо телесного органа.
