– Почему не было? Начался с 17-го года.
И еще что-то такое у меня вырвалось, так что тема о перестройке и улучшении работы нашего гестапо, которую он было начал, развития не получила.
‹…›
Впервые в жизни по пути домой я сказала маме: понимаю тех, кто сломя голову бежит из страны. “Быть пусту месту сему”. Никого и ничего тут уже не спасти. Все прогнило, заражено, разложено. “Все высвистано, прособачено”.
И еще я сказала: “Вот и хорошо, что Матвея Петровича расстреляли. А то продолжали бы мучить в лагере или заставили бы на шарашке изобретать что-нибудь для военных надобностей”.
‹…›
Я еще спрашивала В. В., было ли дело агентурной разработки?
– Понимаете, во время войны жгли бумаги, но в этом деле поводом послужили показания Круткова и Козырева.
‹…›
А у нынешних молодчиков раскаяния не видно, а лишь досада на несправедливую агрессивность сограждан и пружинистая поступь вперед.
* * *
После начала “гласности” и снятия запрета с упоминания имени Лидии Чуковской в печати, а главное, после издания ее книг в России, неожиданно нашлись два свидетеля, сидевшие с Матвеем Петровичем в одной камере
[69].
Лидия Корнеевна сочла, что “Митину книгу” надо переделывать. Накопились папки с материалами, появились планы новых глав… но написать книгу заново Лидия Корнеевна уже не успела.
Геннадий Горелик
GLORIA MUNDI
Лидия Чуковская и Матвей Бронштейн
Историю советской физики я изучаю уже около сорока лет. А влип я, можно сказать, в эту историю из-за одного совершенно конкретного физика – Матвея Петровича Бронштейна.
В семье его звали почему-то Митей. Так называю его и я. Мысленно. Теперь я знаю о нем больше, чем о своих родичах, а начал узнавать, когда был его ровесником, спустя сорок лет после его смерти.
Тридцатилетнего Матвея Бронштейна арестовали в августе 1937 года и казнили в феврале 38-го. Что можно успеть за столь короткую жизнь?..
В 1980 году, когда мне захотелось узнать его поближе, я не заглянул в энциклопедический словарь. И мало что потерял. Нашел бы там лишь запись в несколько строк:
БРОНШТЕЙН Матв. Петр. (1906–38), сов. физик, д-р физ. – матем. наук. Осн. тр. по физике полупроводников, теории гравитации, ядерной физике и астрофизике. Автор ряда науч. – популярных книг.
Почему же этот давно покойный “д-р физ. – матем. наук” так изменил мою жизнь, превратив физика в историка?
Физика, впрочем, не чужда истории. Создатель нынешней теории гравитации – Эйнштейн – назвал физику исторической драмой идей. А Макс Планк, открывший квантовую физику, открыл и важный закон истории науки, в его формулировке гласящий: “Новые научные идеи побеждают не потому, что их противники признают свою неправоту. Противники эти попросту вымирают, а следующее поколение, не обремененное предрассудками, усваивает новые идеи сразу”.
Грустный этот закон Планк проверил на себе, как представитель того самого вымирающего поколения.
Гравитационная драма и квантовая трагедия разворачиваются на сцене истории. И каждый физик нового поколения – если не действующее лицо, то зритель. Поэтому неплохо иметь представление о событиях предыдущих актов. Когда я понял это, меня, правда, интересовало не столько прошлое, сколько будущее – будущее решение Проблемы Квантовой Гравитации.
Загадка талера
В 1979 году, к столетию Эйнштейна, издали том, в который включили статьи, определившие сюжетные повороты гравитационной драмы. На дворе был, однако, развитой социализм, и в сборник вошли также отечественные труды, не сыгравшие заметной исторической роли. Открыв неизвестную мне статью сорокалетней давности с маловыразительным названием, я подумал, что и ее взяли для укрупнения советского вклада. Тем большей неожиданностью стало для меня ее содержание.
Именно ее автор обнаружил всю глубину Проблемы. Обнаружил, исследовал и сделал вывод, смелый до дерзости.
Речь шла о вышеупомянутых драмах – гравитационной и квантовой. Еще Эйнштейн предположил, что драмы эти должны сплестись в одну. Но слишком уж разнились их сюжеты. В одном главные герои – самые большие объекты нашего мира: планеты, звезды, галактики. В другом – самые маленькие: атомы, электроны, ядра.
И вот оказалось, что еще в 1936 году некий советский физик осознал: как только судьбы персонажей этих двух драм соприкоснутся, драматургия круто изменится, преображая сценографию каким-то невиданным образом. Вплоть до исчезновения пространства и времени – превращения их во что-то другое.
В статье, разумеется, все было изложено на языке физико-математическом. Озадачили меня, однако, странные иностранные слова в конце главного вывода:
Устранение связанных с этим логических противоречий требует радикальной перестройки теории, а может быть, и отказа от обычных представлений о пространстве и времени и замены их какими-то гораздо более глубокими и лишенными наглядности понятиями. Wer’s nicht glaubt, bezahlt einen Taler.
Как в физико-математический текст попала загадочная немецкая фраза? Редакторы юбилейного сборника дали перевод: “Кто этому не верит, с того талер”, но это мало что проясняло. Краснобайство порой скрывает непродуманную мысль, однако подобное подозрение текст статьи исключал.
Кто он, этот неведомый мне М. П. Бронштейн? Почему никогда прежде я не слышал об этом его предсказании? И почему с похожим выводом связывается совсем другое имя – имя известного американского физика? Тот занялся квантовой гравитацией лишь в 1950-е годы, но рассуждения его вовсе не столь убедительны. Многие их и не приняли всерьез.
Как и почему приходит мирская слава – вопрос общественной психологии. Уже в темные Средние века поняли: SIC TRANSIT GLORIA MUNDI, то есть она – мирская слава – как приходит, так и уходит. Особенно неласкова она к исчезнувшим в тридцать-советские годы.
Но, может быть, в 1936 году в “Журнале экспериментальной и теоретической физики” эта немецкая фраза не выглядела столь экзотично? Полистав другие номера журнала, я понял, что тогдашние литературные нравы физиков мало отличались от нынешних. Та же деловая физико-математическая проза. И можно смело предлагать талер всякому, кто найдет там еще хоть одну подобную вольность. Старые журналы помогли также сообразить, что Бронштейн адресовал свою статью не потомкам, а коллегам, которые не нуждались в переводе с немецкого. В те годы родной язык Планка и Эйнштейна служил главным языком физики.
Остался лишь вопрос, что за личность был теоретик, способный на такую эмоциональную физику.
