За это время Москва выпустила приветственное сообщение. Там был слегка перевран маршрут – все-таки связи долго не было, приписали пару пунктов, над которыми они не летали, но в целом интонация была торжественная и ликующая: беспримерный, бесспорное, беспосадочный, небывалая, шестьдесят четыре часа, всенародно, единодушно, грядущее… В одночасье добрался до них, несмотря на грозу, Трояновский – самолеты из Сан-Франциско летали часто, до такого регулярного сообщения между, скажем, Ульяновском и Астраханью при таком же восьмисоткилометровом расстоянии было далеко, но, как сформулировал для себя Дубаков, тут уж что-нибудь одно: либо первыми в небывалом, либо заурядными в заурядном. Кто-то пути прокладывает, кто-то по ним ходит. Да, ребятки, натворили вы дел, вздохнул Трояновский, но взгляд его был лукав. «Что?» – вскинулся Волчак. Он никак не мог понять, герой он теперь окончательно или все еще в шатком статусе главной надежды. Да вот, пояснил Трояновский, Рузвельт вас приветствует. Вы забыли, что сегодня воскресенье? Не было случая, чтобы в этот день госчиновник выходил на работу, это и во время всех войн соблюдалось. Но Рузвельт и госсекретарь направили вам приветствие, читайте, завидуйте!
На лице Волчака впервые на дубаковской памяти мелькнуло выражение, которое потом почти не сходило, – «Знай наших!», но как бы от имени всего народа, хотя я и есть его предельное выражение, меня в воскресенье приветствует Рузвельт… то есть всех нас, но все-таки преимущественно меня.
К дому Маршалла сбежалась толпа. Волчак сказал речь: я родом с великой реки Волги, сказал он. Она… с чем бы сравнить ее? Она подобна великой реке Колумбии, хотя течет на другом континенте. Но они не мешают друг другу, втекая в Мировой океан. Так же и два наших великих народа, живя на разных континентах, не мешают, а помогают друг другу, как вот сейчас, и наш великий народ в нашем лице передает вашему, тоже великому, большой привет. Трояновский все это переводил, русскоязычный с его появлением куда-то испарился. Прямо вы прирожденный оратор, товарищ Василий, сказал Трояновский потом, когда Маршаллы накрыли им стол к вечернему чаю и деликатно удалились. Вы с удивительной точностью сказали именно то, что американцы хотели услышать. Но они люди с хваткой и уважают хватку – я хочу сказать это вам, всем троим, потому что разговаривать придется много. Это наша работа, дело дипломатов, но я тоже не всегда был дипломатом: я воевал в Маньчжурии, когда было надо, и учился торговать, когда стало надо. Я смею назвать президента – ну, не другом, конечно, но у нас приятельские отношения. И это именно потому, что я сразу дал ему понять. Мы должны, конечно, повторять, что две великие страны, и Мировой океан, и все такое… Но американцы немного любят загребать жар чужими руками, сидя здесь, за океаном, и не возражают, когда им об этом говорят. У них были все возможности опережать нас технологически и политически, но после перелета Линдберга мы не видим больших прорывов, и в нашем противостоянии самым черным европейским силам, вы понимаете, о чем я, мы тоже американцев не видим. Они хотят смотреть, кто кого, и потирать руки, так мы не должны противопоставлять этому, понимаете ли, чувства добрые и абстрактный пацифизм. Они первые нас не будут уважать.
Секунду, сказал Чернышев, который готовился тщательнее других именно к разговорам по американской истории. Прорывов нет, но мы не можем упускать, что сама идея трансарктического полета… Уилл Пост, человек во всех отношениях достойный… Уайли, поправил Трояновский, он называл себя Уайли. Да, это был достойный летчик. Начать с того, что в молодости он был шахтером, потом освоил пилотаж, ну, вы знаете, как это здесь. У нас авиация – государственное дело, а здесь одаренный человек, можно сказать самородок, должен был работать воздушным акробатом в группе парашютистов, взорвалось топливо, он лишился левого глаза… Ему пришлось наниматься личным пилотом к Пауэллу Бриско, это оклахомский миллионер, нефтяник… Вот хоть вы, Василий, сравните две судьбы – очень показательно: вы работали испытателем на главном государственном заводе, к вашим услугам была любая техника («Скорей мы к ее услугам», – подумал Дубаков, но вслух, понятно, не сказал), а Уайли летал на самолете, который купил ему этот нефтяник. Пост назвал самолет «Уинни Мэй» – в честь своей дочери; кстати, надо бы узнать, как она там: после его гибели семья бедствует. Он дважды прилетал в Москву во время своих кругосветок, но это ведь был цирк, развлечение для газетчиков – одиннадцать остановок, у нас это сделал бы любой грамотный летчик. Потом он задумал доказать, что возможна постоянная линия русско-американских полетов. Но вы же знаете, грамотные: тут депрессия, какой не было больше ста лет, а может быть, и никогда не было. Пост на собственные средства собрал гидроплан, пригласил с собой актера одного, к слову, наполовину индейца. Нормальных взглядов человек, но тоже миллионов не стяжал: простой американец, хотя бы и самый талантливый, никогда не выйдет в первый эшелон. Этот парень, Роджерс, постарше, – мой ровесник, кстати, – все актерские гонорары вложил в постройку их самолета. Но это же было собрано кустарно, и они погибли. Долетели до Камчатки, заблудились, приземлились на озере, спросили местных жителей, где они, – и на взлете рухнули в озеро. Шум был, конечно, но здесь все забывается на другой день из-за новой сенсации… Трояновский помолчал, как бы почтив память прогрессивных, но неудачливых ребят.
– Поэтому великий народ и все такое и у нас радостный повод, – продолжал он, – но не надо упускать, во-первых, что это мы им показали, а не они нам. С американской революции прошло сто пятьдесят лет, а с нашей – двадцать, им все помогали, нам все мешали, и тем не менее это мы перелетели Северный полюс к ним, а не они к нам. У них, несомненно, есть такие машины, но мы сомневаемся, что у них есть такие пилоты. Во-вторых, историческая миссия России всегда была что? – спасать весь мир от захватчика, стоять стеной на пути любых варваров, в русском желудке, как говорится, еж перепреет, это можно процитировать, они любят пословицы…
– А вы можете это перевести? – живо среагировал Волчак.
– О, я теперь что хотите могу перевести, шесть лет тут безвылазно. Russian stomach will digest a porcupine, тут дикобраз понятней ежа, а впрочем, можно и skunk, скунс, зверь такой вонючий, даже смешней… Так вот, – Трояновский посерьезнел, – мы хотели бы напомнить, что, пока Америка вырезала местное население и расхищала его богатства, Россия практически в одиночестве стояла на пути Чингисхана, Россия выдерживала натиск европейского рыцарства, Россия никогда не нападала первой, но защищалась так, что агрессор драпал до ближайшего моря, где и тонул. Америка всегда была защищена двумя океанами – России было некуда бежать, она в центре континента, под ударами с востока и запада, и Советская Россия продолжает эту линию. И надо подчеркнуть, что, пока они жирели, мы погибали. Это и уместно, и логично. Американцы гордятся своей историей и любят, когда другие гордятся своей. Это не инструктаж, я ничему не могу учить людей, которые перелетели сюда из Москвы без посадки. Это подумать страшно! Я, когда бежал из Вельского, такое есть село в Енисейской губернии, мечтал: мне бы хоть верст тридцать пролететь, там-то меня уже не догонишь. Тридцать лет прошло – и что мы видим? Так что, товарищи, в таком духе. Вот увидите, Америка вас полюбит.
