От избытка чувств Волчак не мог говорить. Он встал, сел, снова встал…
– Тридцать тысяч рублей! – сказала Фетинья и в отсутствии иконы перекрестилась как бы на сумму. – Тридцать тысяч, господи помилуй.
Все остальное, видимо, не дошло до ее сознания или не произвело впечатления. Летчики молчали, приходя в себя.
– А что ж, – раздался в молчании, под стук дождя в черные стекла, скрипучий голос Буркина. – И Орджоникидзе надо поскрести. Я думаю.
– Знаешь что! – очень тихим голосом, никогда не предвещавшим добра, выговорил Волчак. – Тебя самого поскрести надо, Буркин. Ты самый и есть враг. И я, Герой Советского Союза Волчак, сделаю так, что тебя очень будут скрести, пока насквозь не проскребут.
– А меня что скрести, – так же спокойно и скрипуче сказал Буркин. – Меня дальше, чем есть, отсюда не пошлют. Куда ты меня заскребешь, летчик Волчак? Это тебе есть куда приземляться, а мне уже некуда.
И он был совершенно прав, и в этом заключалась универсальная причина того, что с героем Волчаком можно было сделать что угодно, а с пограничником Буркиным ничего и никогда. Немногие знают, что по итогам спасательной операции он тоже был награжден медалью «За отвагу на пожаре». Пожара не было, но другой медали ему по статусу не полагалось. Утопающих ведь тоже не было, хотя еще бы чуть-чуть – и было.
7
Если бы о дальнейшем Дубаков читал в книжке, история их отлета показалась бы ему слишком наглядной, словно выдуманной для доказательства авторского тезиса. Однако так оно и было: можно было прилететь на этот остров, но улететь с него – никак. Дубаков обошел остров с ружьем Фетиньи, подстрелил с десяток куликов, подивился удаче Волчака, который исхитрился приткнуть здесь большую, даже после выработки почти всего топлива тяжеленную машину, но, убей бог, не находил ровной площадки. Был серенький, теплый, мокрый день, и все вокруг говорило: а и не надо вам никуда. Сидите тута. Для довершения чуда подошел к нему гиляк, с косой и в ожерелье из мелочи. Гиляки выходили на тему сразу, без светских вступлений насчет погоды и охоты. Гиляк прямо сказал, что, по преданиям их народа, сюда уже прилетала железная птица, выходили люди, плюнули и улетели, но потом разбились. Вероятно, это были японцы. Ерунда, сказал Дубаков, мы не разобьемся. Японцы никогда летать не умели, а мы большевики. Ни, не японцы, уверенно сказал гиляк, японца мы знаем. Те тоже были большие большевики. Да? – удивился Дубаков. Кто же это сюда залетел? Может, планер из местного аэроклуба? Так вроде непохоже… Ни, не местные, сказал гиляк. Это очень давно было. Это рассказывал моему деду его дед, а тому его дед. Местный миф, понял Дубаков, на железной птице перемещались боги… Ты понимаешь, сказал гиляк, они улетели и от этого погибли. Наш народ говорит: если вы останетесь, то не погибнете. Кто к нам прилетит и останется, тот сам себя спасет, нас спасет. Мы тому зенсину дадим, есть зенсина. Молодая, красивая. Постарше тоже есть. Надо у нас оставаться, тогда все спасутся. И мы, и вы, и они. Кто «они» – гиляк не мог объяснить, вероятно, боги. Слушать про все это было не страшно, а бесконечно грустно. Сидит на острове несчастное племя, стреляет куликов, ловит лосося, или кого оно тут ловит, – Дубаков плохо разбирался в миграциях рыбы – и мечтает отдать свою лучшую зенсину стальной птице, которая наконец обратит на них внимание, но все только улетают и разбиваются. Нормальный такой миф о гиляках, которые в центре мира, у каждого народа такой наверняка есть… но, примерив его на большевиков, Дубаков воздержался от дальнейшего обдумывания.
Волчак тем временем выступал с Чернышевым на заставе, куда их доставили катером. Вернулся он воодушевленный, ему там сказали, что Буркин идиот и всех утомил, и большинство оказалось на него не похоже. Волчак убедил пограничников, что в каждой воинской части нужна парашютная вышка, как еще натренировать личный состав на действия в условиях внезапной опасности?! Он также утешил личный состав, сообщив, что пограничники нужны только в мирное время, в военное они без надобности, да и воевать, вероятнее всего, придется на чужой территории.
Дубаков доложил, что по результатам осмотра острова для взлета более или менее пригодна полоса вдоль берега на другом конце острова, но туда придется перегонять самолет вручную либо гужевым образом. Задействовать придется все население. Для Волчака это не было препятствием, он был теперь Герой Советского Союза и уже наутро организовал доставку. И вот очередная картинка: население будущего острова Волчака – переименование официально совершилось уже в следующем году, – впрягшись в самолет, волоком тащит его к месту старта. Это тоже было похоже на иллюстрацию к притче: будущее прилетело в нашу глухомань и рухнуло на нас, и теперь мы тащим его через болото, чтобы оно улетело и оставило нас в покое. Но будущее никуда лететь не хотело, колеса попадали в ямы с водой, и Волчак быстро смекнул: э, так мы доломаем последнее. Взлетку надо строить, вариантов нет.
Это было не то что верное, а единственное решение. Чернышев сразу его оценил и принялся рассчитывать длину и ширину, а Волчак быстро объяснил на заставе все значение стройки. Через два дня прилетели ремонтники из Москвы и тут же занялись шасси. К этому времени приехали газеты, в «Правде» был огромный портрет Волчака и статья Громова, в «Известиях» – интервью Бровмана со Шмидтом и приветственная телеграмма полярного исследователя из Штатов. Волчак для порядку побурчал, что мы во всем сами с усами, а как надо оценивать своих, так у нас на первых полосах мнение американцев, словно мы все это только для них, но доволен был необыкновенно. Взлетную полосу для АНТа построили за четыре дня – приехали плотники из Николаевска и сколотили такую дорожку, что любо-дорого. Волчак, только что готовившийся к опале, теперь распоряжался на строительстве что твой прораб и поторапливал во время перекуров. Топлива хватало до Хабаровска и больше – решили после Хабаровска сесть еще в Чите и Красноярске. Москва регулярно выходила на связь, передавала приветы от жен и детей, сообщала о торжественных встречах по ходу – Волчак притворно хмурился и бубнил, что не хватало гробануться на обратном пути, – видно было, что находиться на острове ему уже невыносимо. Вдобавок к Дубакову еще раз подошел гиляк в ожерелье из мелочи и снова попросил остаться, потому что дальше края света они все равно не улетят.
– Слушай, – сказал обозлившийся Дубаков, суеверный, как все герои. – Если хочешь, мы тебя отсюда увезем, а меня ты больше не агитируй.
– Нет, зачем увезем, – сказал гиляк равнодушно. – Мы дома, куда нам.
Наутро они улетели в Хабаровск. Фетинья выстрелила им вслед из ружья.
В Хабаровске их поджидал Квят. Он называл себя королем московских репортеров, все к этому привыкли и тоже называли его так, но кавычки буквально висели в воздухе. Квят был мал, юрок, похож на Цугцвангера, которого сопровождал по стране, и опостылел тот ему до нервной дрожи. Теперь он напросился с АНТом лететь в Москву – специально добирался из Петропавловска, где поджидал их, и уж в Хабаровске-то упустить не мог. Квят был летописец полярных зимовок, дежурил в приемной Ширшова, делал серию разговоров с челюскинцами, но всерьез не воспринимался – очень был суетлив; вот Бровман был у летчиков за своего, или, по крайней мере, так считал, а Квят плохо знал технику и не по делу болтал. Однако Волчак по мере приближения к Москве становился добродушней, словно чувствовал близость славы, и согласился ради репортажа взять Квята в Читу, а оттуда пусть добирается как хочет.
