Вылетели они в 8:16, фиксировала в штурманском журнале пунктуальная Поля; летели над сплошной облачностью, ни разу до Свердловска не увидав земли, на четырех с половиной тысячах высоты, без масок. Стемнело уже в четыре по Москве, они летели на восток, навстречу ночи; наконец в разрыве облаков мелькнул Иртыш, и Поля успокоилась – идут точно. Соня взяла штурвал в пять и вернула в восемь. Поля заметила, что началось оледенение: лед, она знала, утяжелит машину и в конце концов утянет ее на землю. Она отправила Вале записку, и Валя повела самолет выше – на шесть тысяч, потом на семь; их жестоко болтало, но Поля терпела – ей надо было выйти из облачности и сориентироваться по звездам. Наконец они стали видны сквозь облачные клочья: сейчас, поняла Поля, мы над Красноярском. За бортом было минус тридцать семь, на борту минус тридцать, спасала многослойная тяжелая меховая броня плюс кожаные штаны и унты. Через полчаса замолчал приемник. Поля поняла: замерзли умформеры. Теперь Москва не получит от них ни звука до самой посадки, и новый радиомаяк, специально для их полета поставленный в Душкачане, бесполезен. Четыре часа они летели в полной темноте и тишине, без малейших ориентиров; на записки извели все блокноты, и Поля начала понемногу отрывать клочки от карты, стараясь выбирать только те участки, которые уже позади. Дело было дрянь, прямо говоря. Влезешь за китайскую границу – инцидент, впишешься в гору – пиши пропало, а координаты не проверить, поскольку радио глухо молчало. Вдруг на две минуты включился резервный умформер. Приемник заработал, и Поля успела услышать непрерывный вопль Москвы: «УГР! УГР! Немедленно!» Она передала: «Запеленгуйте, предположительно Хабаровск!» Москва заорала: «Репете!» Поля повторила, но тут все опять замерло. Она боялась представить, что они там думают про нее.
С семи тысяч высоты к восьми утра Поля опознала под ними Тугурский залив. Это было оно, Охотское море, они прилетели на Дальний Восток – а куда, собственно, еще могли прилететь? Ночные страхи казались теперь смешными. Надо было срочно решить, где садиться: топлива вроде хватало до Николаевска, но Валя уперлась – там плохой аэродром, потянем в Комсомольск. Ладушки, ты командир – тебе рулить; но в сплошной облачности они потеряли время, пошли не по тому рукаву Амура, и когда до Комсомольска оставалось еще двести километров, Валя поняла, что садиться придется в тайгу. Она переключала все баки – все-таки могло остаться на донышке, но запас был выработан, у них оставалось максимум двадцать минут экономного планирования. Это было очень нехорошо, очень досадно, особенно в такой обидной близости от Комсомольска, но делать нечего, Поле надо было прыгать. Конструкция дальнего бомбера-2 была такова, что при посадке в лес штурманская кабина с большой вероятностью повреждалась, если не плющилась вовсе. Напрасно Поля орала, что прижмется в кислородный баллон, что ничего ей не сделается, Валя понимала, что машина может встать на нос: «Мы тебя даже не достанем!» Командир сказал, ему видней: у Вали было больше ста прыжков, и Поля стала проверять, все ли при ней. Оружие было в порядке, нож и компас на местах, но прыгать предстояло на боевом парашюте малой площади; три секунды подумав, она отказалась от мешка с продуктами. Часто потом ей вспоминались эти три секунды. На прощанье она погрозила Вале кулаком, глянула на высотомер, на котором было 2300, и открыла люк.
7
С такой высоты, правду сказать, она еще не прыгала и потому решила полететь затяжным; рванула кольцо, только когда вовсе нечем стало дышать, и повисла над тайгой. Это время следовало использовать по максимуму, чтобы запомнить с высоты главные ориентиры. Наверху, громко ревя, удалялся на самый Дальний Восток самолет «Родина»; Поля прислушалась, ожидая далекого треска, но треска не было.
Про дальнейшее она рассказывала только Толе, и всегда по-разному. С нее стрясли, конечно, брошюру «Дневник штурмана», живенько сочиненную Бровманом как главным специалистом по авиационной теме, но, в общем, то, что Поля делала в тайге с 23 сентября по 6 октября, достоверно известно не было. При себе она имела опий, нафтобензол, две плитки шоколада «Гвардейский» и десять неучтенных мятных конфет «Монпасье», которые сунула ей дочь липкой ручонкой. Поистине дети что-то такое чувствуют. Приземлилась Поля в лес, западнее крупного болота, меж двумя шестиметровыми соснами, сумела зацепиться ногами за один из стволов и по нему съехала. Погода была на удивление теплая, Поля никогда прежде не бывала на Дальнем Востоке и не предполагала, что осенью тут как в Крыму. Солнышко светило сквозь туман. Ощущение было инопланетное, и Поля решила думать, что она осваивает другую планету. Когда-нибудь, в свои пятьдесят, она там и окажется, судя по темпам развития авиации, но пока ей предстояло пробиваться к самолету. Минут через десять после ее приземления раздался отдаленный выстрел – так они должны были, согласно инструкции, известить друг друга и окружающих о посадке в лесу; хорошо грохнуло, значит, до места приземления «Родины» оставалось километров пять. Поля быстро сориентировалась на звук и установила, что идти надо на юго-юго-восток, но нельзя же было идти вот так, сразу. Надо было подготовить экипировку, в меховой броне было жарко, а между тем сейчас только полдень по местному времени (Поля уже перевела часы), ночью же придется кутаться. Тогда она разделась до белья, а все обмундирование компактно, как учили, увязала, распределив в два узла. Для начала она позволила себе одну полоску «Гвардейского» и пошла, разговаривая с Толей. Вот то жалобное, что слышал Толя перед вылетом, это самое оно и было.
Жалобность же происходила оттого, что на земле все выглядело иначе, не так, как с воздуха. Летчик отличается от просто человека тем, что видит землю сверху, во всякой затее прежде всего вычленяет генплан, а ходить среди деревьев, не видя цели, ему унизительно. Поля почувствовала, что земля влажна, болотиста, что унты скоро начнут вязнуть, вспомнила, что в кармане у нее моток проволоки, и обвязала их по щиколоткам проволокой, на всякий случай. Моток проволоки, сказала она вслух, чтобы деревья тоже знали, есть в кармане у каждого порядочного связиста. Ее спрашивали потом: думала она о Жанне? Поля даже переспросила: о ком? Ну Жанна, Жанна, дочь твоя! Нет, о Жанне она совершенно не думала. О Сталине думала, да, но не то, что написал Бровман, а то, что Сталин взял за них ответственность, разрешил и оказался прав, потому что погода им не помешала, а просто они неточно сориентировались по Амуру. Все беды из-за Амура. Теперь они должны соответствовать. Девчонки живы, ну и она жива. Бабы, как говорит Волчак. Ей идти до них максимум два дня. Кроме того, впереди просвет. Впереди действительно была прогалина, но дальше все такой же лес. Строго на юго-юго-восток. Кстати, сильно захотелось пить, у нее была фляга и во фляге еще примерно стакан воды, Поля отпила половину, но о воде уже пора было подумать. Деревья вон тянут из земли, и советский человек может тянуть из земли. Советский человек может то, чего больше не может никто. Когда Поля выйдет, у нее будет огромная слава. О славе, правду сказать, она много не думала, и о том, что квартира будет другая, лучше, подумала только один раз и мельком. А вот Толя, подумала она, будет уважать гораздо больше, хотя Толя уважал и так, он никогда не говорил «баба». Грубят обычно фальшивые люди, ну или те, которые хотят, чтобы о них думали хуже.
