Мне хочется иметь дело до глобального кризиса. Я считаю себя и хочу, чтобы другие тоже считали меня человеком, которому не все равно. Так же как считаю себя – и хочу, чтобы другие тоже считали – прекрасным отцом. Так же как считаю себя – и хочу, чтобы другие тоже считали – человеком, которого заботят гражданские свободы, экономическая справедливость, дискриминация и права животных. Но эти личины, которыми я щеголяю с добросовестностью эксгибициониста и апломбом застольного проповедника, пробуждают во мне чувство ответственности намного реже, чем просто служат отмазкой. Они не столько отражают истину, сколько предлагают способы от нее уклониться. Они и не личины даже, а всего лишь отличительные признаки.
Истина в том, что мне нет дела до глобального кризиса, я в него не верю. Я прилагаю усилия к тому, чтобы превозмочь свой эмоциональный предел: читаю отчеты, смотрю документальные фильмы, хожу на марши. Но мой предел не поддается. Если вам кажется, что я слишком много возмущаюсь или чересчур придирчив – разве можно заявлять, что тебе нет дела до темы собственной книги? – это потому, что вы тоже переоцениваете серьезность своих намерений, недооценивая необходимую самоотдачу.
В 2018 году
[53], накопив больше знаний об антропогенной природе изменений климата, чем когда-либо в истории, человечество произвело больше парниковых газов, чем когда-либо в истории, с темпом прироста, в три раза превышающим прирост населения. Тому есть ладные объяснения: растущее потребление угля в Китае и Индии, сильная мировая экономика, необычно холодная зима и жаркое лето, потребовавшие резкого увеличения затрат электроэнергии на обогрев и охлаждение. Но истина настолько же жестока, насколько и очевидна – нам нет до этого дела.
И что теперь?
Палки
Для наших потомков не будет разницы между теми, кто отрицал научное обоснование климатических изменений, и теми, кто вел себя так, словно они его признают, как не будет разницы между теми, кто чувствовал глубокую вовлеченность в спасение планеты, и теми, кто просто спас ее. Возможно, нам не дано призвать на помощь силу эмоций по отношению к нашему дому. Возможно, нам это и не нужно. В этом случае эмоции скорее помешают прогрессу, чем ускорят его.
Первый фотографический портрет человека был сделан в 1839 году, и это было селфи. Житель Филадельфии, Роберт Корнелиус, установил коробку, оснащенную линзой из лорнета, в подсобке мастерской по изготовлению ламп и канделябров, принадлежавшей его семье. Он снял с линзы затемняющий колпачок, добежал до рамки, больше минуты простоял неподвижно, потом побежал обратно и вернул колпачок на место. Немногим больше двух столетий спустя
[54] только пользователи одной платформы «Андроид» ежедневно делают больше девяноста трех миллионов селфи. Недавно ученые классифицировали новое психическое расстройство
[55], характеризуемое позывом делать селфи и выкладывать их в социальные сети минимум шесть раз в день. Его назвали «хронический селфизм»
[56].
Если изменение климата – творение клики злонамеренных психологов, сварганивших идеальную катастрофу с целью уничтожить наш вид, возможно, кабельные новости «Эн-би-си», социальные сети и гибридные автомобили – все то, что может дать чувство вовлеченности за счет самой вовлеченности, подобно тому, как селфи могут дать нам чувство присутствия за счет самого присутствия – тоже их рук дело.
Объясняя рост популярности
[57] кабельных новостей «Эн-би-си», стратег республиканской партии Стюарт Стивенс сказал: «Думаю, очень многих крайне беспокоит курс, которым идет наша страна, и им нужно, чтобы им напомнили (а), что они не одиноки и (б), что есть альтернативное направление». Но проблема не в одиночестве, а в курсе, которым идет наша страна. И групповое одиночество вовсе не является альтернативным направлением, так же как группа поддержки для больных раком не уменьшает опухоль. Возможно, зрители кабельных новостей «Эн-би-си» иногда действительно испытывают побуждение пожертвовать средства прогрессивным кандидатам, как возможно и то, что есть те, кому Рейчел Мэддоу изменила политические взгляды, а не скрасила одиночество. Гибридные автомобили бесспорно расходуют меньше топлива, чем машины с традиционными двигателями. Но прежде всего они нам в кайф. А кайфовать, когда все вокруг летит в тартарары, – опасно.
В ходе недавнего исследования, опубликованного в журнале «Энвироника и технология»
[58], было отработано сто восемь сценариев перехода на гибридные и полностью электрические автомобили в течение последующих трех десятилетий с учетом таких переменных, как цены на нефть и газ, стоимость аккумуляторных батарей, государственная поддержка использования альтернативных видов топлива и возможные квоты на выбросы выхлопных газов. Было обнаружено, что, поскольку уменьшение выбросов выхлопных газов в значительной степени нивелируется увеличением производства электроэнергии, необходимой для зарядки автомобильных аккумуляторов, «смоделированные результаты не демонстрируют ясной и последовательной тенденции к системному уменьшению выбросов». Может быть, этот вывод и можно оспорить, но неоспоримо то, что на личный автомобиль приходится не более 20 % общего количества углеродных выбросов
[59], генерируемых одним человеком. Даже вообще отказаться от машины – намного более существенный шаг, чем пересесть на «Приус», – стало бы только началом. Необходимо существенно сократить использование автомобилей, но нам нужно сделать намного больше этого. Слишком часто ощущение вклада в общее дело не соотносится с размером этого вклада, или еще хуже, гипертрофированное чувство удовлетворения может избавить от бремени делать то, что действительно нужно сделать.
Разве детям, которые получают вакцину
[60], оплаченную Биллом Гейтсом, правда есть дело до того, досадует ли он, отдавая 46 % своего огромного состояния на благотворительность? Разве детям, умирающим от предотвратимых болезней
[61], правда есть дело, чувствует ли Джефф Безос себя альтруистом, когда жертвует на благотворительность всего 1,2 % своего еще более огромного состояния?
