С этого не начинается мудрость. С этого заканчивается капитуляция.
Кому есть дело до того, важно ли это для его дочери? Ее внукам будет все равно. Им будет не важно, была ли она доброй, или суровой, но жизнерадостной, или гибкой и благоразумной. Для них важнее всего будет, сделала ли она то, что было необходимо сделать. Будущее не зависит от наших чувств как таковых, но в значительной мере зависит от того, справимся ли мы со своими чувствами.
Скрэнтон прав в том, что это не чье-то сугубо личное дело. Почему бы не научить дочь, что, если она станет питаться по-другому и будет убеждать других следовать ее примеру, то она – они – мы – все вместе сможем поучаствовать в спасении планеты? Вместо того чтобы готовить ее к «борьбе за самое необходимое», почему бы не побороться за то, что нужно нам всем? Есть меньше мяса, реже летать самолетом, реже пользоваться автомобилем, заводить меньше детей – такой выбор требует борьбы. Если бы не требовал, то мы бы давным-давно его сделали. Мне до сих пор не удалось убрать из своего рациона молочные продукты и яйца. Если бы я был животным другого вида, мои обязательства зависели бы от моих желаний. Но я – человек, и мои желания зависят от обязательств. Решение сражаться за правое дело требует от нас отказаться от того, что является злом.
Я никогда не был знаком с Роем Скрэнтоном и никогда не встречал его дочь, но у меня есть обязательства перед ними, так же как и у них есть обязательства перед своей семьей. Так же как и у американцев перед бангладешцами. Так же как у жителей богатых районов есть обязательства перед теми, кто живет под тепловыми куполами и в продовольственных пустынях. Так же как у живущих сегодня есть обязательства перед грядущими поколениями.
* * *
Я согласен со Скрэнтоном в том, что мы не сможем надлежащим образом осмыслить экологический кризис – он определенно не в силах нас потревожить – пока не признаем его способность нас убить. И раз мы его создали, это означает необходимость признать нашу способность к самоубийству. Нам нужно отдавать себе отчет о том, что нас окружает смерть, даже если она еще не случилась, даже если ее легко не заметить, даже если наше самоубийство сначала убьет других.
Несколько месяцев назад
[329] всего в нескольких кварталах от Нью-Йоркского университета, где я работаю, какой-то человек совершил самоубийство, сидя в своей машине. Несмотря на то что мы живем в эру общего доступа и вуайеризма, а Нью-Йорк переполнен пешеходами и камерами наблюдения, его труп пролежал в машине незамеченным больше недели. Агент по недвижимости, чей офис находился поблизости, припарковал мотоцикл перед этой машиной. Он не мог поверить, что внутри был труп, который, ко всему прочему, находился там уже столько времени. Дорожные полицейские, которые выписывают штрафы в дни, когда запрещается парковаться на определенной стороне улицы, часто не обращают внимания на автомобили, стоящие на запрещенной стороне, если водитель за рулем. Скорее всего, полицейские видели труп, но приняли его за живого человека. Проходивший мимо ребенок пожаловался на ужасную вонь, малыша вырвало на тротуар. Его мать ничего не заметила. Человек, выгуливавший собаку, заметил в машине фигуру, но подумал, что это задремавший водитель «Убера». Через два дня, увидев, что тело никуда не делось, он позвонил в 911.
На изменение климата есть только две реакции: капитуляция или противостояние. Мы можем сдаться на милость смерти, или мы можем использовать перспективу смерти для того, чтобы обратить внимание на жизнь. Мы никогда не узнаем, какой выбор сделал автор «Спора с душой того, кто устал от жизни». И мы еще не знаем, какой выбор сделаем сами.
Ужасно представлять, как находишь обгоревший труп Дэвида Бакела. И еще ужаснее представлять, как много раз проходишь мимо чьего-то трупа, не замечая его. Но есть кое-что еще хуже: не замечать, что мы живы.
Через четыре дня после самоубийства Бакела одна из бегунов трусцой, обнаруживших его тело, написала прекрасную короткую статью, в которой размышляла о буквальном и метафорическом смысле бега. Но меня больше всего тронуло описание утреннего парка, тех первых минут пробежки, пока она еще не увидела Бакела. Она только что вернулась из заграничной поездки и хотела размяться. «Чирикали птицы
[330], светило солнце, и, двигаясь вперед по окаймленным деревьями дорожкам, я чувствовала, как купаюсь в радости оттого, что дома и жива».
Если все пойдет по плану, намеченному природой, дочери Бакела, дочери Скрэнтона и моим сыновьям предстоит жить на этой планете без своих родителей. Надеюсь, они будут купаться в радости оттого, что дома и живы. Надеюсь, что их родители, каждый по-своему, в меру собственных суждений и способностей, сделают то, что от них требуется, чтобы это случилось. Надеюсь, что мы научим их – не только словами, но и собственным примером – понимать разницу между бегом навстречу смерти, бегом от смерти и бегом навстречу жизни.
После нас
Я печатаю эти слова, сидя у постели своей бабушки. Я взял мальчишек с собой, потому что знаю, что это практически наверняка будет последний раз, когда они смогут с ней увидеться. Мой старший сын внизу, якобы готовится к своей бар-мицве, хотя мне и не слышно, чтобы он пел. Мой младший сын сидит по-турецки у моих ног, расшатывая свой готовый выпасть молочный зуб. Зуб «просится на выход» уже несколько дней, но все идет к тому, что ему пока хорошо «как есть». В комнате настолько тихо, что нам слышно, как скрипит корень зуба, когда сын его поворачивает. Звук похож на скрип цветка из папиросной бумаги. Никак не могу отделаться от картины, как бабушка лежит в могиле с корнем цветка из папиросной бумаги в руках, а мой сын невинно крутит пробившийся из земли бутон.
* * *
Прошло два месяца. Я написал отцу по электронной почте, чтобы спросить, какое дерево бабушка видела из своего окна. Он ответил: «Наверное, ты имеешь в виду тот прекрасный японский клен. К сожалению, он засох. По-моему, вместо него посадили платан. Он еще маленький». В первой предсмертной записке автор делает следующее наблюдение: «Ибо жизнь преходяща, и даже деревья гибнут». У сына прорезался коренной зуб.
* * *
Когда Стивен Хокинг
[331] председательствовал на подписании «Декларации о сознании» в Кембриджском университете, он выдвинул идею о том, что животные, которых мы употребляем в пищу, подобно человеку обладают сознанием «наряду со способностью совершать намеренные поступки». Если обобщить, мы обращаемся с другими людьми гуманно, потому что ценим их сознание. И для многих вегетарианцев это одна из причин, по которой они не едят животных. Именно такой аргумент мы предъявим более могущественным пришельцам, чтобы убедить их гуманно обращаться с нами.
Но что, если одного сознания этим пришельцам окажется недостаточно? Что, если они заходят узнать, как мы применяем свое сознание? Люди могут иметь «способность совершать намеренные поступки», но как мы ее применяем? Лучше всего не причинять ненужной боли тому, кто способен чувствовать боль, но разве это довод в пользу его выживания? Мне всегда было просто выдвигать этот аргумент против промышленного животноводства, однако выдвинуть его же против мяса как такового всегда вызывало у меня затруднения.
