Борис внимательно присмотрелся. Действительно, все так и было. Если хорошо вглядеться, эту икону явно отличало что-то неповторимое, невиданное. Он все еще размышлял об этом, как вдруг Филипп негодующе ахнул.
– Ты только погляди, – промолвил он, стоя у другой иконы. – Господь наш изображен в облике царя Давида, в царских облачениях. А вот там, – он взглянул на еще одну икону, на противоположной стене, – Дух Святой показан воплотившимся в голубя – а в нашей вере православной это немыслимо! Немыслимо!
Во дворце, – доверительно обратился он к Борису, – по слухам, есть росписи, даже более непотребные, чем эти иконы. Дело рук еретиков, коварных бесов. – Филипп энергично закивал головой, словно отгоняя нечистых. – Вот что я скажу тебе, – заявил он, злобно скосив глаза едва ли не на кончик бороды. – Скажу, молодой боярин Борис Давыдов, что эти проклятые католики на Западе, может быть, и отъявленные мерзавцы, но в одном нужно отдать им должное: они правильно сделали, что придумали инквизицию. Вот что потребно нам на Руси. Чтобы еретиков вырвать с корнем.
Они покинули собор в молчании, но всю дорогу до кремлевских ворот и далее Филипп чуть не с каждым шагом бормотал:
– Вырвать с корнем. Уничтожить. Чтобы и духу их не было.
А как раз когда они вышли на Красную площадь, Бориса осенило.
– Думаю, – тихо промолвил он, – что такие иконы пишут и в Русском.
В начале ноября, пасмурным, хмурым днем, в Русское прибыли двое. Дул холодный, влажный ветер, колол и холодил лицо, угрожая принести проливные дожди, а то и снег, и если бы Борис не торопил тотчас же отправиться в дорогу, то Филипп-священник предпочел бы подождать, пока не установится погода, больше подходящая для путешествия.
Они сразу прибыли в дом Бориса, и молодой хозяин Грязного отправил дружеское послание Стефану-священнику, прося навестить его. Тем временем Борис погнал всполошившегося слугу к управляющему за парой жирных куриц, добрым вином и еще какими-нибудь лакомствами, если те случатся.
Хотя оба они порядком продрогли, Борис ощущал некое подобие нервического подъема.
Не прошло и двух часов, как они сели обедать, и, пока Филипп все еще ел, по своей привычке энергично кивая головой с выдающимся носом-клювом, явился Стефан.
Стефан рад был увидеться с Борисом. Он гадал, не принесет ли его приезд какого-либо облегчения несчастному Михаилу. По несколько нервической веселости Бориса он предположил, что молодой человек недавно пережил некое нравственное потрясение, а поскольку он привез с собою священника, то Стефан понадеялся, что потрясение это имело религиозную природу.
Под воздействием вина оба явно сделались очень и очень учтивы. Борис сообщил Стефану, что его друг любезно согласился провести у него несколько дней, пока он будет заниматься делами имения, и осмелился выразить надежду, что Стефан покажет Филиппу деревню и монастырь.
– А то, если будет безвылазно сидеть в Грязном, боюсь, соскучится нестерпимо, – с мальчишеской улыбкой пояснил Борис. – Он человек ученый, вроде тебя, – с приятностью добавил он.
Во время этой беседы Филипп больше молчал, сосредоточившись на еде. Но тут немного оживился. Он задал Стефану несколько вполне заурядных вопросов о городке, парой слов описал свою обыденную жизнь и заговорил об иконах в своей собственной церкви – с почтением, но как человек явно несведущий.
«Приятный малый, – подумал Стефан, – но простец».
Он пообещал все показать ему на следующий день.
Прошло два дня, сети уже были расставлены. Борис послал за монахом Даниилом. А когда их беседа завершилась, молодой человек подумал, что, учитывая даже лучшие мгновения его краткой супружеской жизни, это были минуты самого полного, восхитительного удовлетворения, которые ему доводилось испытать.
– Я обнаружил, – с деланой искренностью произнес он, – что попал в чрезвычайно трудное положение.
Он был уверен, совершенно уверен, что монах и не подозревает, какая беда на него надвигается, и заметил, как на заросшем густой бородой лице Даниила лихорадочно и хитро заблестели глаза, словно тщась что-то утаить.
– Все это было бы не так страшно, – продолжал Борис, – если бы не недавние события в Москве. – Он на миг замолчал, и ему показалось, что монах удивленно хмурится. – Разумеется, я говорю о судах над еретиками, – вкрадчиво закончил он.
Первые процессы состоялись 25 октября и стали торжеством митрополита. Улик, даже незначительных, хватило для того, чтобы подвергнуть всех обвиняемых пыткам и пожизненному заключению, и теперь вся Москва замерла в ужасе.
Верный, несгибаемый сторонник линии митрополита, Даниил был в восторге. Но какое отношение имеют эти процессы к молодому боярину, к нему самому и к Русскому? Он вопросительно взглянул на Бориса.
– Кажется, – с показной озабоченностью произнес Борис, – ересь завелась и среди нас, прямо здесь. – И он с упреком постучал по столу.
Даниил недоуменно воззрился на него.
Залучить жертву в ловушку оказалось проще простого, хотя он был удивлен тем, как хитроумно и убедительно сыграл свою роль священник Филипп.
Непрестанно кивая головой и задавая довольно наивные вопросы, двуличный пособник Бориса весь день бродил по Русскому в сопровождении любезного Стефана и обсуждал с ним только самые заурядные, бытовые дела. Он посмотрел иконы, которые продавались на рынке, побывал в монастыре и в обширных полях, раскинувшихся за монастырскими стенами. По временам казалось, будто он недоволен увиденным, но тщится скрыть свое негодование. Только на закате, стоя у городских ворот и глядя на богатый монастырь внизу, он словно бы не удержался и с горечью воскликнул:
– Вот обитель имущая и изобильная!
– По-твоему, она уж слишком богатая? – с любопытством осведомился Стефан.
Филипп тотчас же опомнился, насторожился и с тревогой взглянул на своего нового знакомца.
Стефан улыбнулся и ласково взял его под руку:
– Я все понимаю.
На лице Филиппа изобразилось явное облегчение.
– Ныне приходится проявлять осторожность, друг мой, – тихо промолвил он.
– Само собой. Значит, ты из нестяжателей?
Московский священник утвердительно кивнул головой.
– А ты? – спросил он Стефана.
– Я тоже, – бесхитростно признался священник из Русского.
Вместе они в молчании дошли до дома Бориса, где и расстались, обнявшись на прощание, и Стефан воротился к себе домой.
На следующий день Филипп внимательно осмотрел иконы на рынке и в монастыре, а потом поделился мнением с Борисом:
– Поп этот – нестяжатель. Еретик ли он, пока неясно, однако читает слишком много, а сам дурак дураком. Даже и предположить невозможно, в какую ересь он уклонится, и сам того не заметив. А вот среди икон насчитал четыре, на которые и взглянуть-то стыдно.
