Выражение лица монаха Даниила нельзя было понять, поскольку его густая черная борода скрывала все, оставляя лишь маленькие, блестящие глазки, выжидательно и настороженно глядящие на мир, и широкие рябые скулы.
Ростом он был скорее невысок, коренаст и приземист, притом слегка сутулился. Смиренный с виду, с согбенной спиной, он был просто воплощением послушания, как и пристало его духовному званию; говорил он тихо; однако в жестком взгляде его карих глаз, время от времени проявлявшейся порывистости движений было что-то, свидетельствующее о страстности его натуры – либо подавляемой, либо тщательно таимой.
Он внимательно следил за молодой четой.
Священник Стефан, глядя на Бориса и Елену, посочувствовал им обоим. Он любил отца Бориса, восхищался тем, как тот борется с болезнью, и ощущал его смерть как личную утрату. Он желал счастья молодому Борису.
А вот монаха Даниила Стефан недолюбливал.
«Говорят, я жаден да корыстолюбив, – однажды заметил в разговоре с ним Лев-купец, – но мне до этого монашка далеко».
Это было верно. Стяжательство торговца имело свои пределы; он вел дела, основываясь на взаимных уступках, как издавна было принято на рынке. А монах Даниил, хотя и не имел никакой личной собственности, кажется, был одержим приобретением богатства: он жаждал богатства для монастыря.
«Он алчет сокровищ земных ради Бога, – вздохнул Стефан. – Это грех».
На протяжении нескольких поколений великая битва разгоралась между теми, кто полагал, что церковь должна отказаться от своих богатств, и сторонниками мнения, что ей следует сохранить их. Многие священники и монахи считали, что церкви надлежит вернуться к жизни, исполненной изначальной бедности и простоты; в особенности таких взглядов придерживались последователи благочестивого монаха Нила Сорского, жившие в уединенных скитах, в лесных чащах за северным изгибом Волги. Это движение, вдохновляемое суровыми заволжскими старцами, вошло в историю под именем «нестяжателей», хотя большинство жителей Русского, а также многие жители столицы, ласково называли их «нежадными». Но они проиграли битву. Вскоре после 1500 года церковный собор, возглавляемый грозным игуменом Иосифом, объявил, что земли и богатства дают церкви земную власть, желать которой вполне достойно. Тем же, кто придерживался иного мнения, угрожала опасность быть преданным анафеме как еретики.
Стефан-священник в душе одобрял бедность. А вот его родич Даниил с таким усердием вел торговлю от имени обители, что игумен монастыря Святых Петра и Павла поставил его надзирать за всеми монастырскими делами в маленьком торговом городке. Если послушать, как Даниил говорил о взятии Казани, его можно было принять за купца или мытаря.
– Мы можем оттянуть на себя часть торговли, которая идет через Нижний Новгород и с юга, – с готовностью пояснял он своим тихим голосом, – торговлю шелком, миткалем, ладаном, мылом… – перечислял он по пальцам. – Может быть, будем даже ревень продавать. – По какой-то причине это изысканное лакомство по-прежнему ввозили на Русь с Востока.
Но своей главной, тайной миссией, делом всей своей жизни Даниил полагал увеличение монастырских земель.
Возможно, он в этом и преуспеет. На протяжении нескольких поколений церковь была единственной частью общества, неуклонно и непрерывно приумножающей свои земельные угодья. Два года тому назад царь Иван попытался ограничить этот прирост земельных владений, настаивая, что монастыри и церкви должны предварительно получать его разрешение, прежде чем принять в дар или купить землю. Однако заставить соблюдать эти правила было нелегко. В центральных регионах Московского царства церкви в ту пору принадлежала примерно треть всех земель.
Неподалеку от Русского располагались два имения, которые желал присоединить монастырь. Одно находилось прямо к северо-востоку; этот участок земли некогда вновь перешел в руки князей московских. Возможно, Иван дарует его монастырю, ведь, несмотря на свои недавние попытки ограничить земельные владения церкви, он сам по-прежнему оставался главным, наиболее щедрым дарителем, радевшим о благе церкви. А потом, рядом лежало и Грязное.
Отец Бориса сумел удержать свою вотчину, но сможет ли молодой человек, получивший за женой маленькое приданое, не упустить это имение? Даниил улыбнулся. Может быть, и не сможет. Возможно, они отдадут землю монастырю в обмен на право пожизненного владения: так делалось часто. Или сразу продадут. Или будут все глубже и глубже погрязать в долгах, пока монастырь не заберет имение в уплату. С Борисом заключат честную сделку, его не обидят – давние связи его семейства с монастырем послужат тому залогом. Он до конца дней своих проживет с честью, а после его смерти монахи будут молиться за щедрого благотворителя, который совершил богоугодное деяние, даровал им земли.
– Мы позаботимся о нем, – повторял Даниил.
Монах предвидел только одну трудность, которая могла помешать осуществлению его замысла. Зная о намерениях монастыря, молодой человек мог изо всех сил попытаться сохранить за собой вотчину, подобно тому как поступал его отец. Он мог во что бы то ни стало отказываться брать в долг у монастыря.
– Вот тогда-то и придет твой черед, – сказал Даниил Льву-купцу за день до приезда Бориса. – Если молодой боярин захочет занять денег, одолжи, а я поручусь за возврат, – предложил он. – Я позабочусь, чтобы ты не потерпел убытка.
Тут Лев рассмеялся, и в его татарских глазах появилась веселая искорка.
– Вот вы какие, монахи, – заметил он.
А теперь молодой человек, о котором они говорили, подъезжал к ним на санях собственной персоной.
Когда они пересекали площадь, Елена, к своему удивлению, услышала, как муж ее сквозь зубы бормочет проклятие. Какой же он странный, угрюмый молодой человек! Но когда она взглянула на него, он печально улыбнулся.
– Это мои враги, – прошептал он. – Все они одним миром мазаны! Они все в родстве. – (Четверо мужчин показались ей вполне безобидными.) – А более всего берегись попа, – добавил он.
Страх Бориса перед священником основывался на одном-единственном факте: Стефан знал грамоте. Сам-то Борис с трудом мог разобрать несколько слов. Он знал, что многие вельможи при дворе умеют читать и писать, а монахи и игумены в крупных монастырях читали и писали на церковно-славянском языке. Но зачем нужны книги приходскому священнику из крохотной деревеньки? Борису это представлялось чужеземным, подозрительным обычаем. Да кто их читает, эти книги, – одни католики да странные немецкие протестанты, что торгуют с Москвой. Хуже того, книги читают евреи.
Ведь никогда нельзя сбрасывать со счетов еврейскую угрозу: Борис знал об этом. Впрочем, под еврейской угрозой он понимал не иудаизм как таковой и не евреев, а христианских еретиков, известных как «жидовствующие».
Это была странная секта. Они ненадолго появились в лоне православной церкви в прошлом столетии и были искоренены в царствование Ивана Великого. Некоторые из них, подобно евреям, считали Христа не Мессией, а пророком. Но даже в те времена точно никто не представлял себе природу их ереси. Впрочем, последующим поколениям благочестивых русских вроде Бориса было ясно, что эти люди полагались на логику, утонченные, изощренные аргументы в спорах и на книжную премудрость, а значит, нет им веры.
