Особенно тревожился Михаил, крестьянин из Грязного. Это был коренастый, широкогрудый человек с добрыми голубыми глазами и волнистыми темно-каштановыми волосами, стоящими дыбом и образующими словно бы нимб у него над головой. На его лице, обычно безмятежном, сейчас застыло выражение беспокойства.
– Так говоришь, приданое за ней дали маленькое?
– Да, – отвечал высокий священник.
– Скверно это, ой скверно.
И бедняга с несчастным видом уставился на собственные валенки.
Стефан сочувственно поглядел на него сверху вниз. На протяжении четырех поколений, с тех пор как его прадеда нарекли в честь старого монаха-иконописца отца Стефана, которому они приходились родней, старшие сыновья в его семье получали имя Стефан и принимали священнический сан. Женился он также на поповне. Стефану было двадцать два года; высокий и статный, с аккуратно подстриженной темной бородкой, с серьезными голубыми глазами, он производил впечатление спокойного достоинства, отчего казался старше своих лет. О Елене и ее приданом он был наверняка вполне осведомлен, ведь у него нашлись знакомцы в Москве, а поскольку он умел читать и писать, что было немалым достижением для священника в ту пору, он мог даже переписываться со столицей.
– Жена без денег! Только подумайте, чем это для меня обернется! – посетовал Михаил. – Он из меня выжмет все до последней капли! Что ему еще остается?
Этот вопрос он задал совершенно беззлобно. Всем было понятно, какие беды ожидают Михаила. Грязное было единственным имением Бориса. Теперь, когда ему надобно содержать жену, а вскоре, возможно, и детей, единственный способ не разориться окончательно – это требовать больше дохода от имения и от крестьян, которые живут на его земле. При его недужном отце в Грязном к крестьянам относились более-менее снисходительно; но кто знает, что произойдет теперь?
– Вам-то хорошо, – заметил Михаил, обращаясь к Стефану и монаху, – вы люди церковные. А тебе, – повернулся он к купцу с печальной улыбкой, возможно не лишенной злорадства, – до нас и дела нет. Ты-то в Русском живешь.
Лев-купец был плотный тридцатипятилетний человек с жидкими, зачесанными назад черными волосами, с всклокоченной бородой и жестким татарским лицом. Глаза у него были монгольские, черные и хитрые, хотя по временам, как сейчас, их выражение смягчалось от затаенного веселья, стоило недалеким простакам вроде его родича Михаила предположить, что он ведет простейшие торговые дела, проявляя бесовское коварство.
Продавал он по большей части меха, но расширил свое предприятие, найдя дополнительные источники прибыли, и в особенности добился успеха на ниве ростовщичества.
Как это часто бывало на Руси, наиболее крупным заимодавцем в этой местности был монастырь, располагавший также самым большим капиталом. Однако за последнюю сотню лет, когда экономика развивалась, многим купцам также представилась возможность ссужать деньги желающим, а на Руси брали в долг все классы населения. В должниках у преуспевающего купца из маленького городка вроде Льва могли числиться даже вельможа или могущественный князь. Лихва была высокой. Находились и такие безжалостные кредиторы, что давали займы под сто пятьдесят и более процентов роста. Михаил был уверен, что его богатый родич после смерти попадет в ад, но тем не менее завидовал ему. «Все они одним миром мазаны, жители Русского, – думал он, – все как на подбор – богатые и бессердечные».
С тех пор как Русское отошло монастырю, оно увеличилось в размерах. Теперь в нем выросло несколько рядов изб, частью весьма просторных, с жилыми помещениями на втором этаже, где круглый год можно было не опасаться сырости. Пятьсот человек жило сейчас за стенами Русского, которые, как и стены монастыря за рекой, были укреплены. Над воротами теперь возвышалась внушительная башня с островерхой шатровой крышей из дерева. Она служила дозорной и для городка, и для монастыря, с нее подавали сигнал монахам и крестьянам в случае нападения татар или разбойников, которые за последние несколько лет неоднократно появлялись в этих краях.
Весь облик городка свидетельствовал об усердии, процветании и порядке. На рыночной площади, возле которой стояла теперь не только старая деревянная церковь, но и еще одна, каменная, регулярно устанавливали яркие, манящие торговые ряды. Люди приходили сюда из всех близлежащих сел и деревушек. В Русском имелся и мытарь, который взимал пошлину с купцов, однако изначально торговля стала развиваться там потому, что товары, поставляемые монастырем, не облагались налогом. Здесь можно было купить соль, которую привозили на лодках-плоскодонках с Севера, и икру. Местная свинина, мед и рыба славились отменным качеством. Пшеницу доставляли по реке из Рязанских земель к югу от Русского.
Однако прежде всего Русское было известно своими иконами. При монастыре работала настоящая маленькая мастерская – не менее десяти иконописцев с учениками. Нескольким ремесленникам, приглашенным монастырем, дали приют в самом селе. Там они и работали, а товар свой выставляли на здешней ярмарке. Слава иконописцев из Русского гремела. За образами приезжали и из Владимира, и из Москвы.
А сейчас Лев обернулся к Михаилу и обнял его за плечи.
– Я бы не стал тревожиться, – посоветовал он, а потом вслух высказал мысль, до которой из них четверых не додумался один только Михаил: – Как же ты не понимаешь: если он сумеет настоять на своем, – с этими словами он указал на стоящего рядом с ним монаха, – то молодому боярину Борису недолго владеть имением?
Полозья саней скользили по снегу, издавая нежный, радостный свист. Пара саней летела по сверкающему пути на замерзшей реке Русь, между рядами заснеженных, облачившихся в мягкие белые шубы и шапки деревьев, пока за поворотом на речных берегах не предстали несколько широко раскинувшихся белоснежных лугов.
В первых санях ехали Борис и Елена, во вторых – пятеро рабов-татар и горничная девушка Елены; во вторых санях везли и множество всякой поклажи.
Вот наконец они и увидели Русское и монастырь, расположенный ниже, на противоположном берегу. Тихо было кругом. Под ясным, светло-голубым небом деревянная шатровая крыша башни, блестящая на солнце, напомнила Борису высокий пшеничный или ячменный сноп, перевязанный почти на самом верху, оставленный в поле после сбора урожая. Он сжал руку Елены и блаженно вздохнул, ощутив знакомое с детства чувство покоя, неизменно охватывавшее его тут.
Ему казалось, что башня словно предвещает лето и исполнение надежд, эдакий сноп, подвешенный в ярком зимнем небе.
Елена тоже улыбалась. «Слава богу, – думала она, – местечко это не такое маленькое, как я боялась». Может быть, здесь найдутся женщины, с которыми можно поговорить.
Сани стремительно заскользили вверх по склону и дальше к воротам. Когда они въехали на главную площадь, Елена заметила четверых мужчин, стоящих вместе посередине. Увидев сани, они повернулись к господам и почтительно поклонились. Ей показалось, что они, кроме того, внимательно ее рассматривают. На вид они были довольно дружелюбны. Когда сани приблизились к ним, она подтянула меховую полость, прикрывая лицо, но успела заметить, что один из них – священник, а другой – монах.
