В Москве такие молодцы, как Федор, частенько встречались, несмотря на суровое православие царя. Многие из них, хотя и не все, практиковали мужеложство. В первый же день их знакомства Федор сообщил ему:
– Я люблю красоту, Борис, не важно, заключена она в облике юнцов или девиц. И беру все, что мне по вкусу.
– Овец и лошадей тоже, не сомневаюсь, – сухо ответил Борис. Как гласила молва, некоторые из друзей Федора предавались самым разнузданным порокам.
Впрочем, Федор ничуть не смутился. Он устремил на Бориса пристальный взгляд своих жестоких, сияющих глаз.
– А ты сам-то пробовал? – с притворной серьезностью спросил он и, насмешливо рассмеявшись, добавил: – Попробуй, вдруг понравится.
Борису претили подобные слова в устах шурина; Федор, несмотря на все его остроумие и умение позабавить и рассмешить, которое он изредка проявлял, умел быть жестоким и резким, и с тех пор Борис его избегал.
Почему-то Елена очень любила брата. Кажется, она в душе не верила, что он порочен, а то и, боже упаси, прощала его. Борис старался даже не думать о том, что Елена могла оправдывать братца.
Но сейчас он, Борис Бобров, хозяин – угощает гостей на своем свадебном пиру. И надобно ему возлюбить их всех. Оттого Борис поднял кубок и дружески улыбнулся, когда Федор провозгласил здравицу в его честь.
И тут на него обрушился совершенно неожиданный удар.
Примерно на середине трапезы Федор, спокойно разглядывая Бориса, промолвил:
– Как же вы хорошо смотритесь вместе. – А потом, прежде чем Борис смог придумать достойный ответ, добавил: – Радуйся, Борис, что сидишь, куда дозволили сесть. После, боюсь, будут тебя сажать куда ниже всех нас. – Эти слова он произнес словно бы шутливо, но достаточно громко, чтобы его услышало большинство сидящих за столом.
Борис вздрогнул, словно его ударили.
– Не думаю. Бобровы, знатностью по крайней мере, не уступают Ивановым.
Но Федор только рассмеялся в ответ:
– Борис, голубчик мой, ты и сам понимаешь: ни единый из гостей не стал бы служить под твоим началом.
Оскорбление, величайшее и самое ядовитое из возможных, нанесено было намеренно и метко. Это была не пустая брань. Обругай его шурин песьим сыном, Борис мог бы вскочить с места и ударить его. Но Федор очень точно и технически грамотно описал положение его семьи, закрепленное в особых списках. И Борис опасался, что Федор прав.
В отличие от еще существовавшей в ту пору в Англии системы, где согласно ясному перечню должностей, рангов и титулов, как бы то ни было, всем представителям высших классов и чиновничества отводилось место, которое невозможно оспаривать, русское местничество было основано на положении не конкретного лица, а всех его предков по сравнению с предками другого. Поэтому один боярин мог отказаться сесть на пиру «ниже», чем другой, и погнушался бы исполнять его приказы, когда бы тот был назначен его командиром во время войны, если мог доказать, что, например, его двоюродный дед занимал положение более высокое, чем дед его соперника. Местничество было чрезвычайно подробным и разветвленным и играло огромную роль: каждое благородное семейство предъявляло самое детальное и внушительное родословное древо окольничим и дьякам из Разрядного приказа, ведавшего в том числе вопросами генеалогии и назначения на должности. Эта тяжеловесная, неповоротливая система, к которой питает склонность аристократия любой страны, разрабатывалась примерно в течение последних ста лет и теперь достигла такой степени абсурда, что царь Иван повелевал отменить ее, когда выступал в поход. В противном случае о порядке и повиновении в войске пришлось бы забыть.
Известно было, что родовитые вельможи – иногда даже в публичном собрании – отказывались сидеть на отведенном им месте, даже когда им приказывал царь: рисковали попасть к нему в немилость и погубить себя и свою семью, но не уступали. Ведь если семья упрямца уступала место другой, то этот факт тоже включался в систему и мог на целые поколения понизить ее статус.
Отец всегда внушал Борису, что, хоть их семейство и беднее, но благодаря их прежним заслугам Бобровы ничем не уступают Ивановым. Неужели отец ошибался или намеренно его обманывал? Он, Борис, никогда не вникал в подробности, а просто предполагал, что все так и есть, как ему было сказано.
Возможно ли, чтобы гордившийся тамгой с трезубцем род воинов, известный еще во времена Киевской Руси, столь мало ценился в Московском государстве?
И, глядя на Федора, столь самоуверенного, столь невозмутимо язвительного, Борис поневоле смутился и почувствовал, что краснеет.
– Сейчас не время о том говорить, – раздался в наступившей тишине голос Дмитрия Иванова, властно пресекший пререкания, и раз в кои-то веки Борис ощутил благодарность к тестю. Однако весь остаток вечера его не покидало чувство смятения, словно почва ушла у него из-под ног.
На исходе вечера молодые люди из числа гостей проводили новобрачных в дом Бориса. Дом этот был невелик, принадлежал священнику и был покрашен белой краской в знак того, что его владелец освобожден от уплаты налогов. Борису в свое время посчастливилось нанять это жилье.
Все было готово. По обычаю он выложил на брачное ложе пшеничные снопы. И наконец остался наедине с Еленой.
Он поглядел на нее и заметил на ее лице выражение то ли задумчивости, то ли грусти.
Она улыбнулась, не без робости, и он осознал, что не имеет ни малейшего представления о том, о чем она сейчас думает.
Так о чем она думает, эта сдержанная, тихая четырнадцатилетняя девица с золотыми волосами?
А думала она о том, что могла бы полюбить этого молодого человека: хотя он и представлялся ей медленно соображающим, немного туповатым, ей казалось, что он лучше ее брата. Она боялась, что, юная и неопытная, не догадается, как угодить ему.
Она понимала, что он одинок, – это было очевидно. Но она также понимала, что в душе он переживает некий надлом. Желая утешить его и помочь ему преодолеть состояние, которое она воспринимала как нездоровое, она инстинктивно ощущала, что, столкнувшись с жестоким, беспощадным миром, он мог замкнуться в себе и потребовать, чтобы она разделила его одиночество. И это ощущение опасности, это темное облако на горизонте не давало ей тотчас же, всецело, не рассуждая, подчиниться ему.
Однако в эту и последующие ночи им обоим, совсем юным, достаточно было открыть для себя страсть с ее простыми радостями, чтобы заложить основы будущего брака.
Спустя две недели им предстояло уехать в Русское.
Зимним утром по сверкающему белому снегу Борис и Елена, укутанные в меха, в первых из двух саней, запряженных тройкой, подъехали к городку Русское.
Тем временем на местной рыночной площади происходило немноголюдное, но важное собрание.
Глядя на его участников, никто не догадался бы, что все они: священник, крестьянин, купец и монах – состоят в родстве, а из них четверых только священник знал, что происходит от крестьянской женки Янки – той самой, которая убила Петра-татарина.
