Он нашел эту девицу ближе к вечеру. Она стояла у стены общественной бани – длинного деревянного здания. Девица мало отличалась от своих товарок по ремеслу. Если боярышень в буквальном смысле слова запирали в светелках, не веля выходить из дому, женщины из простонародья любили себя показать. Лицо ее было густо набелено, губы – ярко накрашены. Глаза у нее были широко расставленные, миндалевидные. Он предположил, что она по крайней мере наполовину мордовка. Брови девка насурьмила. Она щеголяла в длинном расшитом сарафане, вероятно дорогом, из-под которого виднелись ярко-красные сапожки, и стояла, приплясывая и притоптывая каблучками на месте, чтобы хоть чем-то заняться. На голове у нее красовалась алая бархатная шапочка. Судя по выражению лица, она томилась от скуки, ведь ничего интересного не происходило, но, едва завидев Бориса, сначала словно бы насторожилась, а потом сделала вид, будто что-то слегка ее позабавило. Он подошел к ней, она улыбнулась, и он заметил, что зубы у нее вычернены.
Зубы чернили углем, и Борис слышал, что этот обычай заимствовали у татар. В первый раз, когда он пошел вместе с одной из этих женщин, ее черные зубы вызвали у него отвращение, но постепенно он привык.
Они ненадолго остановились в кружале, где им подали хлебное вино. Ему пришелся по вкусу этот хмельной напиток, так веселивший душу, хотя в те времена пила его главным образом чернь. Придуман он был не на Руси, он пришел на Русь с Запада, через Польшу, сто лет тому назад. Wódka – что по-польски значило «водичка» – было польским сокращением от aqua vitae, «вода жизни», так с тех пор и звалась эта «водичка» на Руси.
Они допили свои чарки. Он почувствовал, как внутри распространяется приятное тепло, и девка повела его к себе.
Оказалось, что она очень и очень искусная и на удивление гибкая.
Потом, когда он заплатил ей, блудница спросила, женат ли он, и, узнав, что как раз собирается жениться, весело рассмеялась. «Держи ее под замком, – посоветовала она, – и никогда ей не верь». И легкой походкой отправилась прочь в своих красных сапожках, приплясывая и напевая себе под нос.
В это самое мгновение Борис повернулся и с ужасом увидел группу людей, выходящих из церкви напротив. Облаченные в меха, они, по-видимому, старались не привлекать к себе особого внимания, но Борис все равно узнал высокого молодого человека в толпе.
Ему было прекрасно известно, что царь Иван не может даже проскакать мимо церкви, чтобы не зайти и не помолиться; уж конечно, так было и в этот раз. Но точно ли благочестивый самодержец заметил его в обществе блудницы? Борис в смятении поглядел на царя.
Очевидно, его неподобающее поведение не ускользнуло от самодержца. Царь бросил вслед непотребной девице пронизывающий взгляд, а затем перевел глаза на Бориса, словно впиваясь в него взором. Юноша затаил дыхание.
Тут Иван разразился приступом резкого, гнусавого смеха и быстро удалился вместе со своей свитой.
Борис не сомневался: его проступок не остался незамеченным; ничто не укрывалось от внимания царя. И что ж теперь подумает о нем славный государь? И не сгубил ли он, Борис, все свои чаяния? Только гадать и остается.
Они вступили в стольный город Москву в последних числах октября.
Каким же увлекательным выдалось их путешествие! От Нижнего Новгорода они двигались посуху, через самое сердце Московии. Вначале они пришли в древний, окруженный высокими стенами город Владимир, где узнали, что супруга царя Ивана только что родила ему сына. Тогда, несмотря на свое желание побыстрее достичь столицы, Иван в сопровождении множества людей отправился сначала в близлежащий Суздаль, а оттуда – в Троице-Сергиеву лавру, расположенную примерно в шестидесяти верстах к северу от Москвы, дабы должным образом возблагодарить Господа в храмах каждого из этих городов.
Там, среди монастырей и могущественных древних городов – затерявшихся в лесах или стоявших среди широких русских лугов, – Борис, казалось, яснее, чем прежде, прозревал промысел Божий и судьбу молодого царя. «Воистину, – думал он, – бескрайнюю степь наконец победит русское сердце с его несокрушимой мощью».
В тот день пошел легкий-легкий снег, в воздухе кружились снежинки, такие прозрачные и редкие, что, казалось, они танцуют, не ложась густым покровом, а лишь небрежно припудривая скаты крыш. Снежинки не таяли, белой пылью осыпали землю.
Град вставал пред ними, величав и прекрасен, ибо был основан при слиянии рек Москвы и Яузы, а далее открывался вид на длинную череду низких холмов, именуемых Воробьевыми горами. Борис до сих пор не уставал поражаться размерам Москвы.
Действительно, хотя Борису это было неведомо, Москва тогда сделалась одним из крупнейших городов Европы, сравнявшись с быстро растущим Лондоном или могущественным Миланом. Окрестности Москвы простирались столь далеко, уходя в окружающие ее деревни, что трудно было сказать, где именно начинается город. Сначала путнику представали важнейшие монастыри, своими прочными стенами напоминавшие замки, затем – отдаленные окрестности с мельницами, фруктовыми садами и огородами. А потом открывался высокий земляной вал, окружавший Земляной город, место жительства простонародья; за ним виднелись стены Белого города, где селились уже люди побогаче; и наконец путник попадал в Китай-город, богатый квартал, соседствующий с уходящими ввысь стенами могучего Кремля.
Они еще только двигались по окраинам, а на их пути уже собрались целые толпы. Падал снег, и повсюду звонили в колокола, приветствуя возвращение царя и его войска. Смутные очертания огромных башен, высоких стен, златоглавых соборов проступали неясными тенями вдалеке из серой дымки на фоне запорошенного снегом неба.
А потом, когда они наконец достигли Кремля, словно празднуя их возвращение, снег перестал, и их взорам, в странном, угасающем свете снеговых туч предстал величественный город.
При виде этого зрелища у Бориса перехватило дыхание. Конники в остроконечных шлемах или в высоких шапках горделиво скакали к городским воротам; по обеим сторонам ворот несли караул новые царские отборные части: молодцевато вышагивающие пехотинцы-мушкетеры, которых именовали стрельцами. Вместе с другими пехотинцами, вооруженными бердышами, они уже с трудом сдерживали все прибывающую восторженную толпу, сплошным потоком устремившуюся из ворот в мощных городских стенах навстречу победоносному царю и его войску.
Какое великолепие, какое могущество! Вдоль городских стен через равные промежутки были установлены высокие башни с устремленными ввысь островерхими крышами, напоминающими остроконечные шатры. А окружало эти стены широко раскинувшееся море деревянных домов, на фоне которого кое-где выделялись каменные башни и купола церквей; таков был этот город.
Москва, обитель самодержцев. Венчая на царство Ивана, на голову его возложили отороченную мехом, собранную из золотых пластин шапку, которая, как гласила молва, некогда принадлежала Владимиру Мономаху, величайшему правителю Древней Руси. Однако самодержцы московские добились куда большего, чем мог увидеть Мономах в своих самых дерзких мечтах во дни древнего Киева. Всякий раз, победив какой-либо город, Москва подчиняла себе правившее в нем княжеское семейство и обращала его в своих данников-вассалов, а его знатнейших бояр переселяла в другие области. Захватив Новгород, дед молодого царя вывез из города колокол, созывавший народ на вече, дабы новгородцы поняли, что отныне с их исконными вольностями покончено. Московская княжеская фамилия даже получила генеалогическое древо, восходившее к великому римскому императору Августу, который правил во времена Иисуса Христа. В Кремле, рядом с храмами, увенчанными куполами-луковками, и колокольнями старых церквей и монастырей теперь стали появляться восхитительные здания и соборы, возведенные итальянскими зодчими, и потому в сердце этого лесного северного царства на миг можно было вообразить, будто вы стоите перед флорентийским палаццо.
