А его собственные князья, сидевшие в славном городе Муроме, с его точки зрения, были игрушками в руках великого князя, которому, по мнению Милея, нельзя было доверять.
«В любом случае, – проницательно говаривал Милей, – даже великий князь, кем бы они ни притворялся, служит отныне татарским ханам».
Так где ему искать выгоду? Как ему разбогатеть?
В глазах Милея, важнее всего была не позорная клятва верности хану, ради которой великий князь должен был ехать на поклон через всю степь. И не разрушение татарскими войсками множества городов – их можно было отстроить заново. И не казнь татарами князя черниговского.
Милей мудро подметил, что, в отличие от русских князей со времен Владимира Мономаха, татарский хан чеканил свою собственную монету.
«Теперь все деньги приберут к рукам татары, – сказал он двоим своим сыновьям. – Торговлю они не искоренят – зачем бы им это? – но всю прибыль возьмут себе».
Со времен нашествия земля Муромская пребывала в упадке и запустении. Хотя Милей владел рабами, которые изготавливали товары и изделия на продажу, и хотя получал в деревнях часть оброка цветной тканиной и мехами, пока расширяться ему было особо некуда.
«Надо поглядеть, что на наших собственных землях творится», – решил он.
Он знал нескольких бояр, которые в последнее время проводили в своих имениях по нескольку месяцев неотлучно. Если раньше они всегда жили в городе, вели торговлю и принимали кортому деньгами, то теперь были вынуждены кормиться тем, что давала им собственная земля.
«И знаешь, – признался ему один из таких бояр, – может быть, серебряной казны у меня и не водится, но, когда какой-нибудь крестьянин в уплату кортомы объявится у меня с двумя мешками зерна, с маслом, да сыром, да творогом, с пятью десятками яиц и с целой телегой дров, я и довольнехонек. Когда уезжаю к себе в вотчину, я, может быть, сам становлюсь похожим на крестьянина, – рассмеялся он, – но живу зато хоть куда».
Выслушивая такие признания, Милей стал все чаще задумываться о Русском.
А какие, кстати, размеры были у этой деревушки?
Милею оставалось только догадываться.
Как и большинство документов в этой огромной стране, где все было неточно и приблизительно, вотчинная жалованная грамота не устанавливала однозначно границ земельного владения. «Где коса, да топор, да соха погуляли» – так звучала обычная формулировка. Только местные жители, издавна поселившиеся в такой деревеньке, могли сказать с какой-то долей уверенности, где заканчивается там вспаханная земля.
Однако три эти стороны, располагающиеся на бедном подзоле, интересовали Милея меньше, чем восточная, лежащая за рекой, на плодородном черноземе. И здесь-то граница с черными землями князя была проведена четко.
Поскольку сейчас не было никаких причин князю муромскому даровать Милею Грязное, он несколько раз предлагал купить его у князя. Усилия его пока не увенчались успехом. Но, как указывал его тиун, и Милеев чернозем был толком еще не поднят, не возделан.
«Пошли мне еще рабов, боярин, – просил он, – вот будет тогда толк!»
Держа в уме все перечисленные соображения, в конце того лета боярин Милей приехал осматривать Русское.
Сено уже убрали, и стога отбрасывали тени на лугу за рекой, когда он верхом въехал в свое сельцо.
Он предупредил тиуна заранее, и потому его появления уже дожидалась крепкая новая изба с высокой остроконечной крышей и огородом в палисаднике. Он приехал в сопровождении одного только слуги и тотчас же потребовал задать корма своим прекрасным коням.
Когда тиун кинулся за сеном, боярин его выбранил: «Овса им задай, дурак! Это тебе не клячи холопьи!»
И в самом деле, великолепные кони были в полтора раза крупнее маленьких приземистых северных лошадок, на которых пахали и ездили местные крестьяне.
Милей быстро поел, отпустил несколько едких замечаний по поводу репы, что подали ему на ужин, и тотчас же отправился на покой.
Но когда тиунова жена этим вечером посетовала на раздражительность боярина, умный управляющий только усмехнулся.
– Это добрый знак, мне ли не ведать! – сказал он ей. А когда она взглянула на него с удивленным видом, добавил: – Он бы не серчал и не горячился, если бы не решил заняться этой землей.
Старик оказался прав.
На следующее утро Милей встал на рассвете и выехал осматривать имение, изредка сухо кивая крестьянам, которые выходили на поля.
Рожь уже сжали и вывезли с полей. В тот день убирали ячмень.
Милей не спеша объехал каждую пядь земли, а управитель семенил рядом. Особого барского внимания удостоился чернозем.
– Мы ведь пшеницу не сеем?
– Пока нет, господин.
– Надо бы нам попробовать, – отрывисто и сухо рассмеялся он. – Тогда и просфоры испечь сможете.
Просфоры? Так, значит, боярин хочет построить здесь церковь. Тиун украдкой улыбнулся. Выходит, намерения у того самые серьезные.
Были у Милея и другие предложения. Когда он был мальчиком, на юге стали сеять гречиху. Он хотел посадить гречиху в Русском. Уж очень обидной показалась ему та репа, что подали боярину накануне.
– Холопья снедь, чтоб ее! – с отвращением заметил он. – Вы же здесь и горох почти не выращиваете.
– Твоя правда, барин.
– Сажайте горох и чечевицу. А еще коноплю. Выращивайте ее вместе с горохом. Конопляное семя масляное. Зимой годно.
– Да, господин.
Зачем боярину это все понадобилось, скажите на милость? Неужели он хочет не только расширить и обустроить деревеньку, но и сам здесь поселиться?
– Это тебе самому требуется, отец родной? – неосторожно осведомился управитель.
– Не твоего ума дело, поступай, как велено! – оборвал его боярин, и управитель тотчас же поклонился.
«Так вот, значит, что он затеял, если только я не ошибаюсь», – радостно думал он.
Милею понравился лен.
– Но мне нужно больше, – объявил он.
Лен был основной прядильной культурой, возделываемой на русском Севере, и единственным товаром, который можно было с выгодой поставлять на рынок. Северо-западный город Псков даже вывозил лен за границу.
Осмотрев скот, боярин остался доволен. Овцы в деревне были недурные: маленькие, безрогие, с довольно длинным телом, – их он когда-то привез в Русское сам. Свиньи плодились и размножались. Но, глядя на коров, он с грустью покачал головой. В холке они не достигали трех локтей и были тощие. Милей ничего не сказал и пошел дальше.
Вернулся боярин только к вечеру.
Он поел, потом поспал. А затем, в сумерках, отправился совершать обход деревни, осматривать крестьянские избы и их обитателей.
То, что он увидел, пришлось ему не по вкусу.
